Ты – неправильная Маша.

Ты прости меня за это.

Я делю всё время на шесть.

Я люблю весну – не лето.

Я люблю тебя, наверно…

Зуб за зуб, за око – око.

Я тебя ласкаю скверно.

Я смешной и однобокий

в строчках позднего признанья

и в названьях этих строчек.

Ты дана мне в наказанье.

Накажи же, Маша, срочно.

Рассердись, нахмурься, стукни

в лоб меня своей ладошкой.

На шесть… Выйдут те же сутки:

перед вечностью… немножко.

Маша, скоро грянет осень –

рыжая как ты и чувство.

Я неправильнее, Маша,

потому что не учусь я

быть таким, каким мне нужно

чтобы заслужить прощенье…

Маша,.. приготовь нам ужин

отпущеньем… допущенья.

Не верь своим глазам, своим ушам:

всему цена – потом… воспоминанье.

Так неспеша наполнится душа

наивным, но бесспорным пониманьем

времён… и первозданности тех чувств,

что не зовутся, а зовут… Как всё не прочно.

Не верь. Не верь словам. Я прилечу.

Пускай меня тебе не напророчат.

Я сам не строю планов. Потому

моя внезапность неизвестна тем, кто может

подсказку дать. Не верь. Я всё пойму.

Но вдруг… Вдруг кто-то что-то перемножит

и даст нам шанс воспоминаньем стать.

Не верь себе, пророкам и кликушам.

Примчится ветер, будет клён листать,

что спит в окне… Его ты станешь слушать

и неожиданно я сделаюсь мечтой,

её мы окрестим потом началом.

Не верь. Не верь сегодня ни во что…

Какое счастье, что ты «Верю!» прокричала.

Пока ещё не затянуло небо ряской

и весел дождь грибной не затяжной,

я на часы смотрю не для острастки,

и, зная наперёд, смеюмь: «Не ной!»

Я знаю, что не Ной, и я не ною.

Весенний ливень – душ, а не потоп.

Он вырастет внезапною стеною

я с ней столкнусь не возводя поклёп.

Я думаю, я жаждал этой встречи

Не верите? Да! Я хотел промочь,

впитать до нитки этот тёплый вечер.

И пусть потом не просыхает ночь.

И я пожалуй подниму по маленькой

текилу или нечто иже с ней.

И пусть потом моргает свечка в спаленке –

авось мне станет многое ясней.

Просохнуть не с чего и высохнуть раз плюнуть.

Да и по правде мне не в первый раз.

Пытаюсь разглядеть в ночи безлунной

того кто шепчет мне подсказки без прикрас.

Вхожу в слова как входят в древний лес

Там страшно и мучительно прекрасно.

Пугает, радуя, меж стройных сосен блеск.

я встречи с болью, лоб не хмуря, праздную.

Короткие и мудрые… они… пронзают.

Для чего мы возвращаемся?

За блеском… будто спряталась гроза.

За красоту – так многое прощается.

Такая мощь в словах таких простых.

Люблю и помню. Нет. Не обещаю.

Не я «его», а «он» меня настиг,

запав в душе простейшими вещами.

Про жизнь и смерть, про чувств водоворот,

про нелюбовь, любовь, добро и время…

И я пытаюсь пересечь всё это в брод.

Хотя бы море (в том стихотвореньи).

Пусть я и заблудился в том лесу,

прибой я слышу между ударений,

и, если вырвусь, то с собою унесу

не боль, а ощущенье построения.

Странное, желание что-то сберегать –

дар, который выглядит, как ноша.

И зовут, и держат лодки берега.

Жду я знака… Вижу знак «умножить».

Я живу беспечно? Взгляд со стороны

вряд ли различит мои сомнения.

А моя улыбка – видимость брони –

с детства сохранённое умение.

Я живу в пространстве, созданном не мной,

для чего-то мной  запечатлённом.

И пейзаж, на вскидку славный и земной,

делает мандраж мой отстранённым.

Множество деталей явленых лишь мне –

повод сочинять и сомневаться.

Нечто невесомое реет в вышине,

словно ожидая реноваций.

Исписав, страницу я перелистну,

Всё с нуля? Качнётся гладь морская.

Луч скользнёт, мгновением по воде блеснув,

Тоже знак? Вполне… я допускаю.

Остальное в скобках. Между – мой мандраж.

Без него удастся плыть едва ли.

Крестик умножения… В центре – карандаш.

Вновь завис, уже накликав дали.

Он уходил в ночную темноту,

не мысля о возможном возвращеньи.

Никто не заикался о прощеньи.

С чего бы вдруг?.. Кричала ночь: «Ату!»

Там календарь листал один поэт,

хотя вернее – тайный друг поэтов.

И, выписав почти что пируэт,

он, развернувшись, устремился в лето.

Оно ждало его, а он не ждал

ни чувств, ни наказаний, ни награды.

Произнеся в ответ: «Похоже в даль,» —

он прыгал через тени от ограды.

А тот, который,.. слушая слова,

их повторял, возможно, по ошибке.

Луна мелькала от ствола и до ствола.

… «Эй, ты, уймись. Куда летишь так шибко?»

Да… он летел. Без крыльев. Без плаща.

Куда глаза глядят. … «Куда?» … за полночь,

где незачем, и некого прощать

тому, кто не обижен… «Что?» … Б-г в помощь.

«Никто и никого не предавал?»

Нет таинства в банальном «не сложилось».

Луна состарилась. Совсем слегка. Овал

её мелькал и слышалось: «Скажи, мне…»

А дальше начиналась тишина.

Её пытались выдать за молчанье.

Свет фар. Вот и она… предрешена.

Пусть шелест шин явление случайное.

Лишь тот, который ворожил своё

не то словесное, не то совсем иное,

ещё мечтал увидеть их вдвоём,

и уходящий это чувствовал спиною.

Когда джедаи делаются Силой…

Гроза стихает. Молнии удар.

И паддаван шепнув во тьму: «Спасибо,» –

чуть сознавая свой нелёгкий дар,

вдруг слышит голос. Оторопью: «Кто здесь?»

Затишье после бури. Неба дно.

Боль не стихает. Звёзд свисают гроздья.

Зачем ему всё это?  … всё в одно.

И только в терпком запахе озона

слова неразличимые почти.

«Какие бы ты не нашёл резоны –

умерь свой гнев и ярость, Люк! Учти…»

Кто Люк? Меня зовут?… Да-да, я помню.

Гроза затихла. Пустоту наполню я.

Мой плащ сливается опять с коня попоной.

Опять. Не из огня не в полынья.

И тонкий луч звезды, как связь со мною,

как разделитель вечных двух сторон.

Когда джедаи пользуются Силой –

дрожат без ветра в темноте верхушки крон.

Никто не верит этому затишью,

не спрашивает, на какой он… стороне.

Когда озоном пахнет – воздух чище,

прозрачнее, и луч звезды - видней.

Если не сложилось – значит не сложилось.

Если накосячил – значит накосячил.

И… не сожалею. Не тяну я жилы.

Не рублю канаты на мостах висячих.

Пропастью бездонной любовались птицы.

И качалась пропасть под ногами мерно.

Взмах крыла… Не надобно никаких петиций.

Взмах руки покажется лёгким и чуть нервным.

Для вершин туманы – чашка взбитых сливок.

На краю качаюсь, молча ноги свесив.

Что с того, что выгляжу малость боязливым.

Я вишу и думаю… Птицам в этом весь я.

Пусть. Ведь я к туману прикасаюсь пяткой

словно оттолкнуться пробую от пены.

Солнца луч вершины поливает патокой.

Отпускает прошлое птиц тех… постепенно.

Как приятно внезапно столкнуться с собой,

зажигающим спичку,

                    забывшим, что бросил курить,

у витрины…

           А ночь неизменно

                            дрожит фонарём за спиной.

И пока огонёчек в руках голубой,

вырывается птичкой,

                      запишем: «Не время корить»…

И отринув,

              качнувшись безменом,

                             сдружиться с весной.

А потом долго дуть на ожёг на руке

и топтаться на месте,

                  сконфуженно глядя во тьму

через годы.

               Та тьма непроглядна,

                                   но видно в ней всё.

За бортом, под крылом в небесах, на реке,

может статься, нам вестью

                  простуженной в нос и в корму,

может гордо,

                  огней тех гирлянда

                                           надежду несёт.

Там, где кончается город

и начинается ночь,

пьяный свободой и гордый

некто с усталою мордой

бодро идёт… Видно, прочь.

Видно по твердой походке,

как не тревожа листву

в курточке не по погодке,

с грустью своею погодки –

он не стыдится родству.

Бродят заблудшие души,

улиц решая кроссворд.

Нить Ариадны - катушки

песен осенних. Не слушай.

Ветер. Опять поворот.

Вспять. То метнулось не время.

Тень? Да хотя бы и тень.

Некто решил теорему

и, не пугаясь сирены,

может любить и хотеть.

Трудно… во тьме лабиринта.

Некто на вид не продрог.

Профиль с картины Магритта.

В небе летит Маргарита.

Он не боится дорог.

Город становится утром.

Осень - зимой и весной.

Небо присыпано пудрой.

Некто замерзший и мудрый,

ёжась, становится… мной.