Случайно ли расходятся пути?

Кто и когда переключается стрелки?

Обходчик огоньком дрожит в степи,

и всё, как он, покажется вдруг мелким.

На долгих поворотах виден дым

и весь состав. Весь – от конца к началу.

И мы, (и я – и вы) за ним следим,

и одинаково составы все качает.

А степь, хоть и большую, сменит лес,

а там за лесом далеко – кимарит море.

И только нежный серебристый блеск

его печалям, прикасаясь, вторит…

А нас качает бег, и стук колёс

почти прогнал вопрос, что был в начале.

Затихло? Да, но – не оборвалось.

Качание - дорога. Не отчаянье.

Скажи мне, родная, чего мне стесняться? 

Наивности? Жажды любви и познания?

Мне эти дороги сто лет как не снятся.

Они под ногами, а знанье – в касаниях.

Подошв к вязкой глине, к камням, к мягким травам.

Ветров к бороде. Дальних пиков к сетчатке.

Я начал вкушать сладострастность отравы

сжимания посоха в старой перчатке.

Скажи мне, надеюсь, меня ты читаешь,

когда мои помыслы хлопают форточкой:

я очень смешной неустанно мечтая,

костёр разжигая присевши на корточки?

Темнеет. Светает. Опять всё сначала?

А как же иначе. Не будем о встрече.

Гроза прокричала. Вода укачала.

Желанья и помыслы сходятся в речи.

Ниже и выше, ближе и дальше.

Это пространство надежды и фальши.

Комната. Любят, ругают и помнят.

Мало ли в доме запущенных комнат.

Мало ли прибранных? Хлопают двери.

В шуме нам слышится «верю», «не верю».

В стуке нам видится ходиков качка.

А во дворе сушит простыни прачка.

Белые простыни – знак перемирия.

Снег ли спустился. Качаются гири.

Белым по белому. Холст ли бумага.

Мир – то застынет, то – снова подрагивает.

Греется кадр, пора передвинуть,

чтоб не оплыл, не прожегся, не сгинул.

Может, однажды опять пересмотрим.

Прыгают птички. То – по две, то – по три.

Их на верёвке достаточно много.

Код. В коде том и покой, и тревога.

Им нипочём и молчать, и чирикать…

Может быть хватит мне спичками чиркать?

Воздух морозный кусает за щёки.

Что-то, пока незаметное, щёлкает.

Выглядит как –  в подсознанье бравада.

С фальшью и злом – несогласная правда.

Тихо. Обманчивы многие виды.

Белые простыни. Сны и обиды.

Что там за ними? Кто знает… Начало?

Делаю шаг за… плечом их качая.

Зачем поэтам напускной восторг?

Зачем? Поэтому их разом в строк острог?

Зачем их разумом разуем, не душой?

За чаем чаем? Сразу. Дуй ещё.

Зачем свеча пытается сгореть?

Зачем тулупу надобно согреть?

Зачем в берете запах сигарет?

Играют отсветы на стенах кабаре.

Зачем поэт в окне один как перст?

Зачем фрамуга и перо сложились в крест.

Зачем всё в инее? Зачем зима окрест?

Иные в имени зимы находят треск.

Зачем поэту пропускать упрёк?

Впрок? За порог… А кто здесь не пророк?

Полёт фантазии пока не тает лёд.

Взгляд через время в точку. Недолёт.

Никто из нас не лезет на рожон.

Мелькает нечто в том окне стрижом.

Что в отражении моём в его окне

среди мельканья дней, теней, огней?

Поэту говорят: «Вы гений сфер».

Поэту говорят: «Вы бездарь, сэр».

А мир как был – по медиане сер.

Кумиров и котов подсветит серп.

На сером – серебро не из ребра.

Поэта освещает только бра.

Взгляд из окна на мир несёт «зачем».

За серым, по идее, только чернь.

Но для того поэт там и стоит.

Его стоянье разбавляет стук копыт

и опыт. Оптимист, вдруг, видит свет.

Купить нельзя и нечего. В листве

чуть зеленеющей дрожит не то слеза,

не то дождинка. Знайте это – не со зла.

Пора слезать, спускаться и идти.

Зачем? А ты попробуй запретить.

Итак, итог: семь бед – один ответ.

О чём я? Я про слабый свет в листве.

Про слово, про поэта, про печаль

и очень тихо про начало всех начал.

Я живу много лет параллельно себе,

доверять разучившись закатам и снам.

По утрам я с нуля начинаю разбег.

И с нуля познаю всё, что раньше узнал.

Я живу много лет параллельно словам.

Я живу много лет параллельно любви.

Из-под пяток моих выползает молва,

что свалился я будто бы с края Земли.

И проносится день в суете и делах.

И я часто встречаю хороших людей.

Но швырнет кто-то в спину: - “Увы, дело швах…” -

и в сознанье ворвутся “откуда” и “где”.

Закрываю глаза. Вижу в куполе дверь.

Звезды молча глядят и совсем не звенят.

И врывается в душу поверженный зверь.

И обратно шагнуть принуждает меня.

Там, у края Земли не бывает любви.

Там, у края Земли вырастают снега.

И стоят на приколе, застыв, корабли.

От весны до весны. От “тогда” до “всегда”.

Там так тихо, что вряд ли ответы узнать.

Там в кристалл превратится любая слеза.

Там нельзя обмануть. Там нельзя оболгать.

Там все пристально смотрят друг другу в глаза.

А в глазах этих жизнь. А в глазах этих смерть.

Только нету любви… И уже не сбежать.

Там сверкает луны одичавшая медь.

И не спорит никто. Остается лишь ждать.

Потому и ищу я уже много лет

объясненье всему, мелкой дрожью дрожа…

И свистит на рассвете сомнения плеть.

И от края до края проходит межа.

Здесь, у края Земли не найти этот край,

будто он не один и у каждого свой.

Лишь хрустальной слезы засверкает вдруг грань

и с луны донесется глухое “изволь”.

Здесь, у края Земли, только вера спасёт

в ту любовь, что таится рассвету под стать…

И хотя ты ещё не поверил в неё –

здесь, у края Земли, начинает светать.

Начало обнаружится в конце

отрезка неизведанной дороги,

там, где шумят в ночи всегда пороги

реки, ещё не названной пока,

в момент, когда сличаются века,

и солнце мчит за холм на колеснице.

И то, что не сидится и не спится,

лишь звенья недокованной цепи

созвездий, междометий и соцветий...

Начало обнаружится на дне

стакана или просто кружки с чаем.

И вроде бы и не с чем, но сличаем

мы этот как-то пройденный этап,

пока ещё не близко до рассвета,

и серебрится месяц в вышине,

и шум в ночи становится слышней.

Но даже сквозь него звучит “не надо…”

и вслед за солнцем мчится быстро над…

Начло обнаружится тогда,

когда ты слово выдохнешь невольно

и бросишь камень не краеугольный

в ту реку, что шумит всё так же днём.

Начало обнаружится и в нём,

летящим лишь мгновение над бездной.

Та бездна глухо шепчет – “Бесполезно!..”

Но даже этот шёпот сквозь года

начало приближает иногда.

Сжимает посох крепко пятерня.

Похоже, что я снова потерял.

Ну, может (что вернее) не нашёл.

И пусть я вам смешон – мне хорошо.

А за спиною снова тает ян.

И кто-то шепчет злобно: - “Дело дрянь.”

А я гляжу сквозь темень, видя синь,

и вспоминаю “сильных не проси...”

И не прошу. Иду. Стремлюсь. Ищу.

Я не ропщу (верней, я не грущу).

А что пока не всё ещё нашел?..

Так для того и поднят капюшон.

А кто-то смотрит на меня и шепчет: - “Сгинь...”

И ян сменяет инь, а между - синь.

А мне опять маячит поворот

и никаких в помине нет ворот.

Вот день прошёл. И я его прошёл.

Прошёл версту, а, может быть,  вершок.

В том случае, как мой - когда без карт -

и меньшему пути ты будешь рад.

Сначала треск костра, а после – звёзд.

Мой путь не прост, а я, возможно, прост.

Иду вперёд до следующего дня.

Сжимает посох крепко пятерня.

Люблю заканчивать началом,

когда неясно, что потом...

Когда ветра листву качают.

Когда внезапно вдруг встречают

друг  - друга в суете и спешке

два одиночества, две пешки

своей судьбы... А что потом

ложится чистым вновь листом.

Люблю заканчивать началом.

Всё потому, что знаю я:

печаль с печалью не сличать,

как ни была б близка... Печать...

Она уходит, если верить.

Надежду ночью не измерить,

и потому при свете дня

её примите от меня.

Да, что-то кончилось, как титры.

Одолевают боль и грусть.

Я не волшебник, уж простите.

Чудес вы от меня не ждите:

я носом вновь к стеклу приник.

Одни мечты лишь напрямик...

Где ты к окну со словом “пусть”

сейчас свою прижала грусть.

Да, пусть случится что-то вскоре.

Героям встречу я дарю.

А, остальное - я укрою:

листвы прощальною игрою,

шуршащей музыкой дождя,

тихонечко вокруг бродя…

Я приближаюсь к ноябрю.

Надеюсь, верю и творю.

Трубач символизирует рассвет,

предчувствие, начало, ощущенье,

ещё - неуловимое движенье

как будто бы влияющих планет.

Трубач символизирует любовь,

застенчивость, неясность, неизвестность.

Как звуки незнакомые прелестны!

Как хочется их слушать вновь и вновь.

Трубач ещё не виден нам пока.

Где он?.. В окне? На лавке? За колонной?

Но розовеют краски небосклона 

и новая рождается строка.

И вот его мы видим силуэт,

и чьи-то к солнцу рвущиеся души…

Замри на миг, мой друг. Замри и слушай!

Трубач символизирует рассвет.

Нас сегодня качало, как в далёком начале.

Сны пески привечали, обернувшись в волну.

И в песках тех тонули, ни о чём не горюя.

Сосны будто нырнули в тех времён пелену.

Шли за тоннами тонны. Грациозно и стройно.

Было небо просторным. Были мысли земны.

И в тускнеющем свете взбудораженный ветер

(не хотите - не верьте) не боялся зимы.

Как небесные песни были вздохи уместны,

и сомнения к месту приходились тогда...

Так случается с каждым, захлебнувшимся жаждой.

Так приходит однажды страсть, вскипев навсегда.

... Был он смел и беспечен. Что ему эта вечность.

Наши юные плечи он, играя, ласкал.

Не поведывал правды. (Да и было ли надо 

штурмовать баррикады моря, рифов и скал)?

Он шутил и смеялся. (Кто бы в том сомневался)...

Если б ты там скитался на морском берегу –

то расслышал бы в полночь сквозь кричащие волны

поступь легкую, словно, женский возглас 

                                                        “Бегу-уу-у!..”

Губы тонкою змейкой. Платьe с яркою шлейкой.

По бульварам сумей-ка также как по воде.

Город словно армада плыл навстречу из сада

и казалось наградой, что пугало всегда:

сосны, вросшие прочно в эту звёздную полночь;

был бы образ неполным без дрожащей луны.

Прерывая молчанье, чайки вновь прокричали.

Чай, мы где-то встречались, да дороги длинны.

Что ещё нас пугало? Недосдутая малость:

то ли просто усталость, то ли мудрости тень.

В свете смены сезонов – мы с тобой Робинзоны.

Нам в подарок озоном грозовой летний день.

Рифмовали мы вечер словом трепетным “встреча”.

Ведь она недалече… (Только, где и когда)?

После, вспомнив, качаясь, то, что создал вначале,

ты напишешь, ручаясь: “… это знал я всегда.”