Вам, наверное, кажется: я собою горжусь.

Кто-то мог бы куражиться. Снег. Осенняя грусть.

Я бы мог образумится: не искать новых слов.

Мне сказали бы: «Умница, как тебе повезло!»

Я не стал бы артачиться. Правда… Всё хорошо.

Заслужу – так отплачется, если пить не боржом.

Есть расхожее мнение, что в словах спрятан смысл.

Только дождик весенний всё что нажито смыл.

Днём погожим предложится жизнь продолжить с листа.

На стекле пыльном рожица досчитала до ста.

Время смыться на поиски счастья, дружбы, проблем.

Взгляды, звуки и отблески. Там горенье. Там – тлен.

Вам почудится будто бы я чего-то прошу.

Опускается утро – запасной парашют.

Мудренее ли ночи? Здоровее ли сна.

Не прошу я помочь мне. Глупо… всюду весна.

Знаю – многим не верится, что имею я цель.

Придавая шарм вертится солнце блик на лице.

Очевидно, что мы потерялись в дороге.

Очевидно, что трудно нам будет найтись.

Но… есть память, есть сердце, есть те кто нам дороги.

Я опять, повторяю: «Грусть моя,.. не таись».

И она не таится, и приходит касаясь

то лица, то запястья, то спины, то волос,

и внушает, что я, нечто выбрав, спасаю…

Как и… что? Вы уверены, что уместен… вопрос?

Очевидно, что главное мы творим без вопросов,

разрушаем и лепим, тратим и бережём.

Что ушло – вдруг приходит в снах, в стихах или в прозе,

и кто ловит – тот выпьет чай… коньяк ли, боржом.

И не знаем мы прикуп. И не думаем впрок мы.

Очевидно, что просто мы пытаемся быть.

Мы вершим добродетель, предаёмся пороку…

Однозначно бессмысленно плакать, думать, грубить.

А дороги петляют овивая планету

сетью тайных орбит наших чувств и тревог…

Очевидно, что в мире очевидного нету…

только, что… создашь сам, ну, а, может быть,.. Б-г.

И не важно во что и в кого сейчас веришь.

Кто отыщет тебя, и кого после ты.

Очевидно, что рано опечатывать двери.

Надо двигаться дальше, оставляя следы.

Мой сценический  образ похож на меня как двойник.

Я играю себя и секрет мой, что я не играю.

И не то что бы я долгим взглядом в пространство проник.

Просто истина, что вдруг открылась, на деле – другая.

Не такая как виделась в детстве. Их… хватит на всех.

До и после спектакля и, ясен пень, точно во время.

Ну, а что прозвучит сейчас именно: плач или смех –

абсолютно не важно поскольку… всему своё бремя.

И не важно когда потому, что нести всё равно

всем и каждому выпадет ровно… ни больше ни меньше.

И гроза что гремит не сумеет пройти стороной,

И я знаю, что в этом составе я – сам себе сменщик.

Так о чём я вообще? Я же ясно сказал – об игре,

а вернее о том, что давно здесь никто не играет.

Зал давно опустел, а прожектор продолжит гореть,

освещая меня и край сцены, и то, что за краем.

Острова, что остались далеко за кормой 

миражами не стали и не стали тюрьмой,

и нам нечего вспомнить кроме профиля скал,

и зачем-то к «искал» всплыла рифма «оскал».

Острова те исчезли, но они на плаву.

По всему – я опять начинаю главу.

И, возможно, друзья, что я в корне не прав,

что считать перестал я количество глав.

Острова не забылись, хоть исчезли вдали.

Ты с дурной на здоровую… всё не вали.

Твой девятый навалит (без стеснения) вал,

и не важно что именно ты в душу звал.

Память тонкая штучка, словно качка потом.

Остров плавает в море далеко за бортом.

А на деле похоже, что за ним в море мы.

Ты прищуришься всуе в час, когда загремит.

Надо или… не… надо… вспоминать – вот вопрос.

Острова растворились. Впереди в полный рост

всплыло звёздное небо, не давя устать.

Было – не было?.. Ночь и… догадка проста.

В придачу к музыке нам дали метроном,

что бы не забывали мы о деле,

чтоб мир в свои желания одели,

чтоб позабыли о звучание дурном

недобрых помыслов, таящихся в тени,

уставшего от поисков сознания.

А метроном выводит: «Не тяни!» –

и нет в его долдонстве, право, мании.

А в наших действиях она, возможно, есть.

Но главное, что музыку мы слышим,

и, может быть, творим мы много лишнего…

Занудство метронома дар – не месть.

Вы скажете скептически: «Ну да…» –

мне непонятно: возразив иль соглашаясь…

Всё кроме музыки, похоже, ерунда…

И… да: я мысль озвучить не решаюсь.

Господи, я не хочу быть самым умным.

Самым честным – тоже не хочу.

Часто я пугаюсь знаний суммы

и того, что вроде по плечу.

У меня достаточно желаний

спрятанных для вездесущих глаз.

Позволяю я себе послания

чаще в виде рифмы, что взялась

вроде бы почти что ниоткуда…

Умолчим, прошу, о том «почти».

Звуки капают дождём на фоне гуда.

Дело выбора - услышь и предпочти,

и сложи и выплесни в пространство,

чтобы стал осмысленнее звук.

Ну, а… страстно или же бесстрастно –

не…так важно… для любви и для разлук

из которых состоит дорога.

Слово – дорого к обеду и вообще…

Не посмею души пудрить долго.

Всем хватает очевиднейших вещей.

Повергнутое зло с дождём впиталась в землю

и выбралась на свет сто лет спустя с травой.

Наевшись той травы, коровы дали зелье,

и зло вернулось к нам… и, видно, не впервой.

А нам и не понять, откуда это чувство,

что снова всё не так, и снова ты не ты.

Тебя не по себе от звуков и предчувствий,

что очень скоро сам ты станешь понятЫм.

Понятно, что Земля вошла в другую фазу,

что свет опять померк, тень сделалась длинней.

И ты не свяжешь сам слова в простую фразу

и от того тебе день ото дня больней.

Больней смотреть назад, где прошлого не видно.

Больней смотреть вперёд, сквозь непроглядность тьмы.

Что за… сертификат тебе сегодня выдан?

Лицензия на что?.. …Ответь же. Не томи.

Молчишь, а за окном играю две гармошки

надрывно, как тогда, когда ты их любил.

И ясно лишь одно, что боль не понарошку,

и этот звук сейчас рождает лишь клубы.

Клубы ненужных чувств, и слов, и просто пыли.

И стало чуждо всё, что голос им кричит.

Откуда боль тогда? Из снов что не забыли,

из рваных облаков?.. Ответ – не нарочит.

Опять всё дважды два: добро и зло, и между

один лишь ты. Всегда приходится решать,

кому и как искать ответы и надежду,

поняв что нужный шаг не стоит ни гроша.

И всё-таки шагнув. Играй кричи гармошка.

Душа, прошу, молчи! Не надо лишних слов.

Игра добра и зла опять не понарошку,

и хочется опять чтоб проиграло зло.

Мы живём на фоне непогоды,

спрятавшись за тоненьким стеклом.

Бродит некто сумрачный по городу

и колотит в прошлое кайлом.

И крошится прошлое бетоном,

и хрустят осколки, как миндаль.

Отзывается сомненье тихим стоном

и уносится без ветра быстро вдаль.

Он пытался биться и навстречу

неизвестному, но высек только стук,

высек дождь, сомнение и вечер.

День прошёл и небосвод потух.

То ли дождь виною, то ли ветер,

то ли в стёкла бьющая гроза

с криком: «никому нигде не верьте!» –

россыпь брызг швырнувшая в глаза.

Всё разбилось, как мечты об память.

Отчего так пристально смотрю

в ночь опять: наивно и упрямо,

не моргаю и, похоже, не хитрю.

И кого я обману? Себя и только.

Всё затянуто вокруг грозой и тьмой,

и дрожит огонь свечи в углу на столике

и вдруг открывается путь мой.

Тонкая линия синей воды.

Пристань и облако, и отраженье.

Боль моя… Слово не… алаверды:

просто склоненье и просто спряженье.

Кто-то нагнал в небеса чёрный цвет,

и нагоняет с изрядным упрямством.

Блик на воде и потом на лице.

словно предтеча забвения и странствий.

Пристань. Я помню качался причал

небо качалось и сосны качались.

Скрылось в тумане начало начал

Что-то кричалось, а что-то кончалось.

Голос звучал в темноте над водой,

не оставлявший ни тени сомнений.

Речка текла. Ты стоял, как влитой.

Что-то кончалось но… тем не менее.

Не было грустно. Не то чтобы совсем.

Кончились слёзы и кончились песни.

Но почему-то казалось нам всем:

плеск за кормой стал почти что уместным.

Помни хватает и скверны и зла.

Нет возвращенья к причалам и рекам,

но та слеза, что недавно сползла

сделает сильным тебя человеком.

Черное небо, туман, плеск и стук.

и петухи за кормой прокричали.

Голос затих ты стоишь на посту

вновь у руля от печали к причалу.

Суть знаний проста: в каждой точке есть точка отсчёта.

И можно гадать, и можно теряться, и можно искать…

А можно построить там свой уголок и добиться почёта,

а можно ничуть не добиться, но строить, и… сгинет тоска.

Не факт, что строительство это избавит от грусти,

и тучи разгонит, то дело иных канцелярий, неведомых нам.

Но если построить пространство, однажды в нём хрустнет

сучок или ветка, давая сигнал, что открылся мир снам.

Как сны могут чем-то хрустеть? Очень просто… поверьте.

И пусть говорят что, то сам я иду, как медведь… Суть проста:

всё, что возникает сейчас, здесь на этой вот тверди  –

рождают твои (пусть не только твои) руки, знанья, уста.

Вот так вот жил одной фантазией,

а их, как оказалось, две,

и слушаю теперь в экстазе,

косясь, то на окно, то в дверь.

А там Апреля щедрой порцией

уже живёт опять весна,

и бродит вечно юный Моцарт

без парика, один без сна.

И я без сна сижу внимаю,

как льётся из колонок звук,

и расплываясь обнимает

качаюсь в такт движеньям рук.

И думается мне о всяком

я босиком иду один

как Моцарт. Что-то тихо звякает

внутри мне незаметных льдин.

И мне легко… легко и грустно.

Я начинаю танцевать.

Мне кажется что что-то хрустнуло

затихло и потом опять

напомнило о самом главном:

о чувствах, … но вдруг вздрогнул я

и так же вдруг, навскидку, плавно

на Землю хлынули моря.

Всё закачалось, завертелось

как я на маленьком плоту.

Не этого ли мне хотелось?

Что я найду потом в порту,

куда прибьёт волной и ветром,

где я сумею осознать,

что даже если мне не верите,

есть в Мире Моцарт и Весна.

Скосил глаза… как будто рыбки поплыли в сторону

по морю неба от лика к лику плавнее плавного.

Качнулись дружно на ветках клювы премудрых воронов.

Пугает ведь ни их движения, а… поиск главного.

Вернее не поиск, не процесс сам… то, что… далее.

Качнулись стрелки на часах ли, на спидометрах?

Процесс движенья глаз охватит вдруг разом талию,

а также плечи, глаза и руки, и … ртуть в барометрах.

Лишь разум сразу уловит казус, движенья быстрого.

Уснули птички, уплыли рыбки, сверкают льдинки.

Меж днём и ночью, тобой и мною ведётся исстари

игра-беседа желаний взглядов, как на картинке.

И то что пройдено тобой и мною, и то что найдено.

И то что движется, и то что прячется, и что забудется…

Так много выпало всего и всякого всего лишь за день нам.

Задень плечом меня случайно и будь, что ….сбудется.