Напротив линии холмов стою недвижим и огромен.

Казалось мне малым мало мело звезда́ми всюду кроме

тех мест, где стала чернота владычицей небес, и память

сгустилась, сжалась, как черта, забывшая что значит «прямо»…

Кардиограмма, профиль гор, синкопа музыки хранимой

не то чтобы немой укор, в том что давно стою я мимо…

И чтобы мимо не стоять я должен… проявить решимость

и сделав шаг вперёд, не вспять, измерить небо, пусть, аршином…

И звёзды посчитать и Дух, опять заметить между ними…

И в час, когда кричит петух, не ожидать, что нечто сгинет,

рассвет восприняв как рассвет, не испытав прилив отваги…

Приняв лучей косых совет, шагнуть в туман густой в овраге…

И что? Вздохнуть и… Ничего … Начать движение вдоль и к цели….

Туман светлее темноты. Никто в тумане не в прицеле

и видит дальше… Не спеша, и под ноги невольно глядя

вдруг замечаю, что душа, пытается с мечтою ладить.

Прямо в душу заходят стихи,

что я встретить не чаял воочию

как и вас… Снова вышел сухим

из дождя я походкою волчью.

Осторожно, потупив свой взор,

глядя под ноги, но наблюдая,

я ступая рисую узор

на асфальтах, что время снедает.

На загривке поднялась не шерсть…

только ворот рубахи приподнят.

Думы, страхи, мечты… числом шесть

возникают как из преисподней.

Я как будто в исподнем стою

насквозь вымокший, снова рождённый,

словно в призрачных мыслей строю

зиму с летом и ночно и дённо.

Всё как сказано выше… Дожди

не намочат того, кто отмечен

зовом дальних огней … Подожди

пару вечностей…. Станет он мельче.

Желтизной отзовётся в глазах

этот зов пробужденья, не крови…

Носик липы слетит… стрекоза.

Волк не волк. Зов свободы суровей.

Зов свободы в борьбе с зовом чувств…

Не проказам судьбы и природы,

я … инстинктам забытым учусь

зверем став неизвестной породы.

Где же волк или тот человек?

Где ответы и есть ли вопросы?

Луч рассветный мрак в травы поверг,

ноши сняв, превращая всех в росы.

А причём тут стихи и душа,

да и был ли я, волк, дождь и … Полно.

Высыхает роса не спеша

и сливаются в звук день и полночь.

Ты идёшь не касаясь росы

не мечта, не богиня, не тайна.

Раскачала фортуна весы.

Всё опять завертелось спонтанно.

Не намеренно я ломаю ход вещей что давно храню.

Нечто бродит вокруг хромая, разрушая всё на корню.

По всему должно мне напугаться, затаиться и замолчать.

Но метнётся к окну акация, и … готов я опять встречать

этот поезд что мчит, что ветер, зная, что остановки нет…

В небе светит проход отвертый, только это – один момент.

Я опять представляю вещи что давно потеряли смысл.

Вижу слышу, как море плещет, и прибой, что следы все смыл.

Не могу ни уйти, ни остаться, и, как следствие, … я – у-хожу.

Что ж… меня не пугают дистанции. Обожаю я слово «ажур».

Подсчитать бы нам звёзд караты… от бессилия  – аккурат.

Благодарность Рене Декарту и складной в рюкзаке домкрат.

Расставляю по полкам мысли, зная – в полках порядка нет.

Горизонт над и под…  над-ломился от хвостов мимо мчащих комет.

Мир навряд ли уместится в мире… А тем более мой мир в твоём.

Но лежит тот один нарядный как безмерный в ночи водоём.

Кто-то ноги мне снова лижет: холод острый как соль и сталь

И становится нечто ближе. Ну и что… что я ждать устал.

Ненадолго застыну между… Право лево ли. Вверх ли низ.

Вам неведомо, что я прежний. Что с того что никто «вернись»

не бросал мне вослед ни разу… Я ни разу не обернусь.

Расставляю по строчкам фразы… Что в них? Радость моя и грусть.

Ну и… мудрость… А то… Не смейтесь… Или смейтесь – мне всё одно.

Кутерьма вьётся тонкой змейкой растворяя двойное дно.

В Рождество все немного поэты,

а ещё проходимцы и судьи.

Если где-то припряталось лето,

то не повод бояться следить.

Кто с кем бродит: с надеждой ли, с ветром,

или с фразой заезженной: «будет»?…

Будет-будет: модерн или ретро,

и на клёнах твоих бигуди.

В Рождество все немного педанты,

и чтецы и… а-ристократы,

трубачи, что выводят анданте,

и, наверное, где-то волхвы,

и Сократы немного, и пряхи,

что с ехидством взирают на карты,

и с позёмкой летящие страхи,

и… в дворах проходных вздох: «Эх, вы…»

В Рождество все немножечко дети,

что забыли, когда повзрослели,

и влюбленные волки, и ёлки,

и гирлянды, что светят для всех.

В Рождество есть лишь небо и ветер,

и звезда, что не сгинет в метели,

и наш мир, что насажен на вертел

и кружит сквозь слова, снег и смех.

Я опять стою на берегу

словно жду, что кто-то скажет мне,

что я зря сомнения стерегу,

что я зря пытаюсь стать умней.

Кто-то или что-то… Не вопрос.

Ветер и прибой они живей

тех, кто бродит рядом в полный рост,

тех, кто должен быть одних кровей.

Чайки оставляют на песке

для людей подобье древних рун.

Чтобы… не поддались мы тоске

нам подарят по струне и по костру.

Неразлучны звук и огонёк

в этой непролазной темноте.

Их искать похоже мой конёк

или крест… Ведь… сам я захотел.

Я опять внимаю не богам

и не людям. … Са-мому себе.

Так мы все стоим по берегам

утопая в лунном серебре.

Кто-то в золото рассветное одет.

Кто-то – обернулся синевой.

Кто-то – скромно пробует радеть,

взглядом заглушая ветра вой.

Тот кидает нам в лицо охапкой смех,

словно говоря: «Да, полно вам»…

Пена превратится в первый снег.

Стынь… пройдёт по нашим головам.

Выбор – ждать и мёрзнуть на ветру.

Звук мерцает. О-гонёк дрожит.

Соль морскую я с лица сотру.

Сколько… мне ещё тут сторожить?

Я не сетую, сам выбрав свой удел.

Никого я и ничто давно не жду.

Спросите – скажу, что… углядел

и … куда … по берегу пойду.

Я женский лик узреть боюсь в окне в тиши ночной.

В тот самый час, когда Луна зависнет надо мной.

Когда поднимется на треть возможной высоты.

Когда устанет отмерять небесные версты.

О чём я, собственно, сейчас? Да, в целом – ни о чём.

Никем не назван этот час — ни волчьим… ни… … Плечом

я поведу потом едва, потупив скромный взгляд,

заслышав, как скрипит редван… Шесть вороных палят

всех встретившихся на пути, … бездонностью очей.

Я говорю ей: «Отпусти»… Я ведь – не твой… ничей.

Ничейный час, иль час ничьи, молю я — не сейчас.

Луна, не пробуя учить, плывёт в ночи, лучась.

И мне… достанется её прощальный бледный луч.

Так всяк, кто мудрость познаёт, не молвит: «Как … колюч».

Я всё понимаю и даже могу я принять

шаги этой поступи, что навевают тоску.

Дожди барабанят в окно: «Отвори, мы родня»…

… Почти невозможно расслышать шаги по песку.

Откуда он взялся? Возможно, то выпавший снег…

А, может быть, просто его набросали на лёд?

Одно однозначно – я слышу шаги не во сне.

Не веря, окно распахну, через страхов налёт.

А там только ночь, только ветер, и голос её:

неведомой и долгожданной, чужой и родной.

Тот ветер что третье столетье дворами снуёт,

внушает любому бродяге, что с ним заодно.

Зачем-то… Я долго смотрю вопрошая… Зачем?

Ведь вновь не увижу: кого от кого мне спасать.

Я снова пойму, что ничто завершится ничем.

Которое утро мерещатся мне голоса.

То утро глядит на меня, как французский бульдог.

И он исчезает, метнувшись обратно на зов.

Я всё понимаю… С открытым окном я –  продрог.

Опять не дождавшись я день начинаю с азов.

Поезд едет вдоль берега озера,

разделяя волну и туман,

что скрывает сомненья и козыри: 

наш багаж от большого ума.

Парадокс меж внутри и снаружи:

взгляд, что не на чем притормозить…

Не хочу я быть во всеоружии,

объяснять, чем сподвигнут визит.

Глупо, странно и … в общем-то – незачем. 

Всё равно всё одно к одному.

Покажусь ли кому-то я неучем

понапрасну пустившим волну.

В том тумане, что умник, что чудик –

искаженье за коим лишь плеск.

Прядь седая, пучок незабудок

и морщинок у глаз арабеск.

Поезд едет, стуча и качаясь.

Может ветер, а, может, тепло,

но я вновь сквозь туман различаю 

дуб большой и в том дубе дупло.

Показался он мне на мгновение

и исчез как любовь и мечта.

Те дубы просветления звенья. 

Моя мудрость – моя нищета.

Еду-еду себе улыбаясь 

ведь я знаю: зачем и к кому.

За окном за туманом рябая

гладь воды и … вопрос на кону.

Капли-колокольчики, секунды …

Всё смешалась, хоть раздельно всё летит.

Кто-то скажет: «В жизни всё подспудно»…

Кто-то возразит: «… Всё – впереди!»

Перегоны, перекаты, перепутья.

Встречи, расставания… Сердца

перестукиваясь шлют друг-другу «будьте»,

словно подгоняя созерцать.

Так ли всё печально и тревожно,

как нам видеться в пейзаже за окном?

Крапинки мелодии дорожной

фишками становятся на кон.

Мы давно играем в эти игры:

кто в разлуку, кто в открытья, кто в любовь.

Что не делай – всё растает, прыгая,

точно так же в дымке голубой.

Так же как… Как что? Как эти всплески

звуков в серых тучных облаках.

Для кого-то струны словно лески…

Прикоснулся и запутался… в веках.

Повторяя очень тихо: «Боже правый» –

попытаемся сорваться, как уплыть…

… тихих звуков суетной оравой,

спрятавшись дождинками в пыли.

А потом начнём мы с жили-были

в песенку сложившийся рассказ

как искали, как страдали, как любили.

Без излишней грусти и прикрас.

Кто-то спросит: «А зачем всё это?…»

Облако опустится к ногам…

Песенке не важно, что не верите

вы всем девяти её кругам.

Песенки слагаются в дороге,

и потом в ночи… на берегу…

Песенку и облако потрогать

можно – я давно их стерегу.

Прошлое бродит кругами – им нету конца,

Как и числа нету птицам, парящим в ночи.

Кто-то опять очень нежно коснётся лица

и сразу скажет, едва различимо: «Молчи»…

Слушаюсь и повинуюсь… как будто влюблён

я словно мальчик… Вот только – не знаю в кого.

Страхом, мерцаньем камина ли испепелён?

Или то отблеск вот-вот прилетящих снегов?

Всё что случалось не с нами  и тысячу раз

в тысячу первый покажется терпким, как сон…

Белые птицы и белые снеги изменят окрас

города… Вскрикнет клаксон и проснётся гарсон.

Прошлое любит играть, как котёнок, царапнув, едва

что-то его напугает внезапно, как звук и рассвет.

Снег? …  … Мы же знаем, что снег это –  просто вода…

Страхи – приносит проход в нашу память, что им вновь отверт.

«Здравствуй…» «Ты кто?» «Не узнал?» 

                         … «Почему же»… я снова молчу.

Птицы кружатся, слетая и тая меж веток и крыш.

Если чуть-чуть постараться – и я … прилечу

песенкой белой к тебе чёрной ночью … Ты только услышь.

Слова преобразуются в слова,

а музыка становится движением.

А может не движением, а жжением?

Что там шумит? Лавина ли? Обвал?…

Слова приходят, как детали снов 

непознанных, практически забытых,

как блики света на тропе лесной,

как жидкости целительной избыток.

Приходит или мчаться мимо прочь?

Кто знает… Я не знаю, но внимаю.

Слова, как средство от возможных порч.

Не только их… Наводят и снимают.

Наводит грусть, снимают… хоть бы страх,

и сразу нагоняют новый… Чувства…

нерв оголённый с ночи до утра,

что сенсоры… Похоже, я … лечу к вам …

Навстречу. Неразумным существом,

открытый к поражению и прозрению.

С музыкою той чувствую родство,

застыв над лавою стихотворения.

Сегодня я опять рисую синим,

а завтра снова стану голубым.

А на деревьях тот же серый иней,

и точно так же нами он любим.

Он точно так же никуда не денется,

растаяв и возникнув по утру.

И только ты, печаль моя – бездельница,

внушаешь то, что после не сотру.

Слова они быстрей него растают,

когда их не успею записать…

Хотя снегов уже кружатся стаи,

и ожидают подчеркнуть деревьев стать.

Дрожу. Но не от холода. Так нужно?

Похоже нужно… Этот серый фон

опять не виден. Время клонит к ужину,

и серый бело-жёлто-синим изгнан вон.

Он изгнан – я пришёл. Смотрю и слушаю.

В блокноте пара слов: «зима и ночь».

И не записанный вопрос: «как сделать лучше».

Что сделать? «Не пророчить и помочь».

Кому и как? Зачем? … Да… он – не тает,

осев давно на стенках бренных душ.

Морозцем лёгким истина простая

потрескивает с выдохом: «да… уж…»

Пасмурным нью-йоркским серым утром

слушаю романс издалека

До того как зазвучал – мне было муторно,

а теперь печаль моя легка…

Потому ли, что слова опять ложатся,

как неровного свечения мазки,

и пытаются сомнением прижаться

к облакам, что стали так низки.

Да низки, как дальней музыки октавы,

но не давят ни она, ни облака.

Как кентавры со своим уставом

шествуют куда-то сквозь века.

Мой обратно сквозь окно стремиться отклик,

оседая взглядом на стекле…

Словно маленький застыл в дороге ослик…

Словно бабочка присела вдруг на клей.

Я  молчу внимая долго тем окрасам

с ощущением скорого дождя,

что сомненья и печали смоет сразу…

Пусть не сразу, пусть … немного погодя.

Ровно, как уносится кентавры,

унося прозрение моё,

оставляя без фанфар и без литавр

только серый просветлевший окоём.

В этой книге нет ни одного

проходного незначительного слова

Тени шепчут: «Люди – повезло вам»…

Мы внимаем из-под зарослей снегов.

Тени шепчут, дуют ветры, мы молчим,

собирая и бросая… Камни?… Мысли…

По всему – немного притомились?

Собирание – пока что не почин.

Что за книга? Создаём её мы все,

хоть не каждый с ощущением «в ответе».

У кого-то в голове, простите, ветер.

У кого-то – «спаржа» в голове.

Ну, от этого ни легче, ни больней.

Книга пишется согласно и помимо.

Как… то сразу фарс и пантомима…

Как?… Помимо слов или камней?

Говорят, что… нету в книги этой … слов,

ну, а то, что на бумаге – всё неправда.

Просто … отраженье звукоряда.

Комикс, как бы про … добро и зло.

Но при всём при этом - есть в ней мы:

от и до… Правдивей – не опишешь.

Кто-то вслух читает. Тише - тише.

Не пугайте… Мы и так немы.

Бог создал мир и заселил людьми

и Бог позволил людям дерзновение…

Назвав детьми, не уберёг от тьмы,

и… всё что мы творим – не просто звенья.

Цепочки, цепи, … где оковы, где бридель.

Шатлен, браслетка… Прочность и порочность.

Кому – театр, а кому – бордель.

Идём звеним… Нарочно – не нарочно.

А нарочный спешит уже давно

с известием благим, дурным, абсурдным.

Бог создал нас, но то, что нам дано

всегда абстрактно и всегда подсудно.

Когда бы мы успели не спешить

и делать новый шаг, сперва подумав.

Когда бы мы успели не грешить,

нас не пугала б пустота набитых трюмов.

И в море, и в степи наш такелаж:

то украшения, то цацки, то вериги.

И мы с пристрастьем смотрим на коллаж,

в котором протекают наши миги.

Бог создал нас. Мы создаём его.

Кто и кого стремиться сделать лучше?

Цепочка дней, канва дождей, снегов…

И всё чего мы ждём – зовётся случай.

Подумай, кем ты хочешь быть и кем ты можешь стать:

туманом в зарослях судьбы или в иных местах?

На пляже лёгким ветерком? Позёмкой во дворах?

Подумай не спеша, сверчком в углы сгоняя страх.

Играй на скрипочке своей, пиликая в ночи.

А ветер донесёт с морей к желаниям ключи.

Они откроют в небе щель для призрачных лучей,

что высветят набор вещей и чей-то профиль … Чей?…

Зачем ты здесь и для чего ты просветленье ждёшь?

Сверчок затих, и из углов шуршит грядущий дождь.

Возможно, хочет заглушить, снов непонятный зов,

и притушить пожар души, начав урок с азов.

Урок? Чего? В столь поздний час? Смутил меня вопрос?

Зачем, уча или учась, застыл я в полный рост?

Я не стремлюсь перезадать кому-нибудь его …

Грядёт цветение в садах падением снегов.

Вот тихо щёлкает засов. В дверном проёме взвесь.

Я, крошки слов стряхнув с усов, спрошу … зачем мы здесь.

Я не пойму – зачем и кто позвал меня сюда,

и только вглядываюсь, как плывут в ночи суда.

Нет ни засовов, ни дверей … Ключей не слышен звон.

На фоне звёзд засечки рей и неподкупный сон.

И голос из глубин времён: «Подумай, не спеши! …»

Я думаю. Взгляд устремлён. Снег двор запорошил.

Давай присядем рядом, помолчим, 

проникнемся мерцанием углей,

послушаем журчащие ручьи,

не пробуя быть звонче и наглей.

Давай забудем про печаль, и секс,

и про проблемы, коих хватит всем.

А запах хвои сквозь прощальный треск

вдруг раззадорит, пусть не насовсем.

Давай познаем сей волшебный мир,

что с каждым мигом всё темнее и пустей.

Давай поймём зачем сейчас в нём мы –

два призрака средь смут и новостей.

Что значит мыслить и что значит ждать?

В чём смысл ожидания и дум?

Мы б поняли, когда б была нужда?

Всё что могу – шепнуть тебе: «Иду»…

А ты ответишь мне: «Идёшь – иди,» –

зажмуришься, как будто поняла.

И мы, не зная, что там впереди

к огню подсядем в поиске тепла.

Шепну тебе: «Подумай…» – ты вздохнёшь,

тесней ко мне прижавшись в темноте.

«… Ты многое когда-нибудь поймёшь,

когда понять не перестанешь ты хотеть».

Он не сказал ей ни прости, ни до свидания.

Он на рассвете сел в свой дилижанс.

Никто не пререкался с мирозданием.

Никто не мог и не хотел прикинуть шанс.

Дул очень тихий, тёплый, нежный ветер, …

настолько тихий, что стояли облака.

Он уезжал в тумане на рассвете,

когда все спали, … избежав страстей накал.

Он не хотел считать отъезд побегом,

но поступить иначе он не мог.

Вилял хвостом, прощаясь, пудель пегий,

пытаясь удержать… И он не смог.

Слеза катилась, вслед – дождинка… Эхо

заснуло, углубляя тишину…

Мы часто говорим, вздохнув: «Не к спеху».

Пёс тявкнул, сгусток боли шевельнув.

Катился очень медленно и тихо

по улицам дремавшим экипаж.

Копыта цокали: «Прости, прости, прости … их.

Прости… за выбор боли и пропаж».

А дальше? Дальше… Дальше было утро.

Лучи пробили дымку и окно

сверкнуло, звякнуло и вновь затихло. Мудро

не выводя из случая закон.

Закона не было, а был банальный выбор,

который, впрочем, был понятен всем…

Копыта цокали: «Как… Поступили Вы бы?..»

Но шум копыт затих. Затих… Совсем.

А ветер, захотев нагнать тревоги,

лишь раскачал едва-едва листву,

не потревожив серпантин дороги

и не про-тиво-реча естеству.

Она растягивалась бесконечной лентой,

связуя терпкой вечностью разлук.

Кто подтвердит потом, что было это?

Возможно, музыка… Продукт касанья рук.

Однажды… где-то…  дрожь пробудит клавиши

рояля, что узнает цену снов.

Так искорки огня резвятся в лаве,

но даже им не сотрясти основ…

… основ хрустального непознанного шара

наполненного звуками… Душа

дрожит… Её … пе-ре-полня-ют чары,

И стук копыт стихает не спеша.

Мир переполнен заблужденьями,

рождёнными умом и сердцем.

Идёт смешной, самонадеянный

поэт… Чудак – грустит и сердится.

Что он несёт? …Чем недоволен? …

Он улыбается и хмурится.

Слетают птицы с колоколен.

Сомненья из-под ног, что курицы…

Бросаются… И тени листьями

взмывают. Тоже … эка невидаль.

Быть многие хотят солистами,

но жизнь всех накрывает неводом.

А что-то крутится и вертится.

А что-то падает и стелется.

Тому поэту всё же верится.

Во что… Узнаем, как осмелится.

Вы спросите, о чём всё это.

Я Вам отвечу, что о курице…

Потом добавлю, что о лете.

… О том, что главное – не скурвица.

А воробьи сидят на ветках,

и курицы клюют – не телятся

тому поэту на заметку.

Всё к лучшему, наверно… делается.

А если нет? … Бывает всякое.

Вздохнёт поэт, шепнёт… Случается.

Пусть настроение двоякое:

нам – пожелает не отчаяться.

Поэту нет путей окольных.

Идёт и даже не сутулится.

Слетают галки с колоколен

и носятся над тихой улицей.

Пустота … в глазах хорошего поэта

пострашней безумия и … страха.

Вы подумали? … Я именно про это

ощущенье пепла, что не стряхивают

с кончика, готового рассыпаться,

стоит пальцам дёрнуться от пульса.

Станет серым пёстрый ситец, … а …

про кого-то скажут: «Встрепенулся»…

Про тебя ли? Про поэта? Дуновение?…

В лёгком выдохе – прозрение с отчаяньем.

Горстки пепла делаются звеньями,

а подрагиванья – лёгкими качаниями,

что вселяют, пусть – не лёгкую надежду,

но хотя бы призрак не согласия.

Мы … всё это видели и прежде.

Может, в школе? … А, в котором классе?

Классики глядят на нас с портретов

ясными печальными глазами.

Закурив без фильтра сигарету,

я, похоже, сам в тревоге замер.

Может, мириады опасений

вынуждают вглядываться пристальней?

Вглядываюсь… не ища спасение,

пробиваясь сквозь туман на пристани.