01/19 - 01/23

Непростота проста, как Мир, и свет сквозь ветви ранним утром,

и тихий щебет скрытых птиц, или кого-то средь листвы.

Молчи, несозданный кумир… Петляет где-то Брахмапутра.

А что это? Река?.. Петлиц, расстёгнутых, глаза черствы.

И пусть… Не чьих-то. Не твоих. Хрустит печаль, а не короста.

Ты чётко знаешь – не понять, но учишься учить любить.

Иной непонятый момент – штрих в неосознанности роста.

А свет не ночи и не дня уже почти что не слепит.

Текут себе Амударья, Нил, Волга, Ганг и Амазонка.

А так же Рубикон и Стикс: какие же стихи без них.

А ты идёшь, любовь даря. Пускай твои слова лишь зонги.

Зачем-то думаешь «прости». Бесстрастны меж ветвей огни.

Далёких звёзд? Окон? Дождей, сверкающих в фонарной трели?

Тобой покинутых людей? Тебя отвергнувших?.. Всех тех?

Мир прост. Но вывести Закон не смогут даже менестрели.

И на вопрос – ответ: «Нигде,» – взметнётся прочь, как белый стерх.

From:

​

01/19 - 01/23

Мне не обидно быть иным, чужим и многим непонятным.

Мне не обидно уходить, совсем не слыша: «Ты куда?»

Со мной иные миражи и видимая неопрятность –

мираж… А жизнь в ветвях галдит. Колдует рук не поклада…

Я – есть… такой и не другой. И в этом – испытанье счастьем.

Не ожидаю, а ищу и потому всегда в пути.

Прямая – суммою кругов незримо делится на части.

И непонятно лишь одно: кого прошу я «отпусти».

From:

​

01/19 - 01/23

Я ведаю созданием уюта –

не для тебя, да и не для себя.

На поцелуе почему-то привкус брюта,

и дворники танцуют, чуть скребя

последние и первые снежинки,

Мир проявляя в ветровом стекле.

Пусть сдержанность похожа на ужимки.

Не нами всё посажено на клей

в той самой детской из доступных аппликаций

доступной тысячам не вездесущих глаз.

Моргнул – и проплываем мы палаццо.

Ещё – огонь костра пустился в пляс.

И снова дворники с метлой, лопатой, шлангом

меняют мир… Скорей – привычный вид.

Не «ап», а эк… спликация аншлагом

пригрезится. Моргну. Плющом обвит

фонарный столб у твоего подъезда.

Вверху туман, да, и внизу туман.

И кто-то смотрит через… «Здравствуй, бездна?»

«Привет!.. Да, я не бездна…. Кутерьма».

From:

​

01/19 - 01/23

Достаточно порой одной секунды,

чтобы узреть оттенки бытия.

И краски блёклы, что там… тусклы, скудны.

И птица машет крыльями. «… не я!» –

мерещится в её гортанном крике...

И шелестит листвой опавшей Б-г.

И киснет молоко в открытой крынке.

И выползают тени из берлог.

Да, осенью пред снегом, перед стужей.

Что удивляться, где-то сдох медведь,

а где-то спит. А тени ненатужно

ложатся рядом. Все скрывают твердь,

промёрзшую до рек бурлящей лавы.

Там горячо. Здесь холодно. Поверь,

что нет забвенья, счастья, боли, славы,

а только женщина и спящий рядом зверь.

Итак, пред нами все герои пьесы:

любовь, судьба, природа и поэт,

и маятник, соединённый с прессом,

и атмосферный столб… Дым сигарет.

Рука. Одна из них меж тонких пальцев.

Дым поднимается. Труха слетает вниз.

А птица машет крыльями. Останется

её волненье. Села на карниз.

А кто же зритель? Я? Я что-то должен?

Понять, запомнить. Не понять. Забыть.

Мне предоставлен и партер, и ложа,

и взгляд из покосившейся избы.

Так что это выходит?.. Я участник?

Я вовлечён? «Он сам сюда пришёл».

Крик сверху. Птица машет много чаще,

и небо опадает словно шёлк.

From:

​

01/19 - 01/23

– Ты куда? – Куда?.. Переезжаю

Далеко? Похоже далеко.

– И не жаль? – Ишь… Нет, совсем не жалю.

Весь мой скарб? В смартфоне целиком.

– Ты на самолёте или поезде?

– Я? На честном слове… Налегке.

Очень странно. – И тебе не боязно?

– Где оно? Пока в черновике.

– Что тебя заботит? – Отражения.

Блики, отсветы на стенах. Облака

– Ты о чём? О головокружении?

– Я о плавности. Времён? Скорей лекал.

Мост… Да, мост. Под ним проходит лодка

и кораблик, если небольшой.

Тихий цокот, свист. Лошадка. Плётка.

Где то слово? Между небом и душой.

– Так ты точно? – Точно ли? Теперь не знаю.

Камешки. Подковки. Сердца ритм.

Что в смартфоне? Слово? Да – признание.

Что-то возникает? Пятый Рим.

– Шутишь? – Вроде так. Не гоже плакать.

И смеяться как-то не в дугу.

Проникает? Больше обволакивает.

Обдувает если набегу.

– Ты, похоже, не спешишь? – Спешить успеется.

Устаканится, утопчется, пробьёт.

А река течёт себе, не пенится.

Вверх ногами. Задом наперёд.

Так о чём мы? Обо всём. О времени.

О моменте. Слове над рекой.

Сколько их? Чтоб не казались древними.

Кто-то переехал? Тот – другой.

From:

​

01/19 - 01/23

Сцена – картина. Художник рисует подмостки.

Слышится скрип мягкой кисти и тихих шагов.

Под паутиной, грунтовкой, полоской извёстки

замысел… чистый, и отблеск и звёзд, и снегов.

Этого отблеска хватит, чтоб чётче увидеть

недостающее в новом твоём полотне.

Столики… Стулья ли, кресла и голос: «Meine Liebe…»

Мысли как чувства словами-мазками ложатся плотней.

Кто нарисует глаза, тишину, и дыханье?

Аплодисменты и стук,.. опустевший партер.

Все разошлись, растеклись. Краски стали стихами.

Даже стихам нужно спать. Плеск и вздох: «Liberté…»

From:

​

01/19 - 01/23

Дожди ниспадают, вонзаясь в дороги,

и ангелы держат, схватившись за нити,

всё то, что тем ангелам свято и дорого,

а значит и нам: память, боль и события.

А небо устало: ему б оторваться,

ему бы оставить к чертям наши будни,

но Ангелы снова оттянут овации,

не дав… улететь,.. стать немного беспутней.

А где-то молчат о своём манекены.

Не глядя на них, птицы вьют снова гнёзда.

И крыши не чувствуют качки и крена.

И время застыло. Ни рано. Ни поздно.

Тот дождь бы закончился – он утомился,

но Ангелы держат пролитое цепко.

И видится в этом предчувствие смысла.

А слёзы те – мира и неба рецепторы.

Их дёргают – плачется пуще и пуще,

и пишется, верится, любится, колется.

Что гуще? Где кущи? Кому что отпущено?

Дорога, пронзённая, ткётся к околице.

Заселят ли гнёзда? Бесспорно – заселят.

А те манекены? Нарядят. Разденут.

Потом переставят. Потом… О веселье

пора позаботится. Ночно и денно

те ангелы втканные в вязь гобелена

заботятся или… И ныне и присно.

Привиделось? Разве? Виденья – нетленны.

Дожди перельются? Построим мы пристань.

From:

​

01/19 - 01/23

Зачем столько слов, если можно испортить замок?

Зачем столько зла, если всё было ясно заранее?

Но кто-то зачем-то вернулся, продрог и промок.

И всё-таки всем непонятно, а кто из них раненый?

Похоже, что больше людей – терпит муку здесь дверь.

Выслушивать смену молчания на то, что в ней бесится.

Тут странное сборище глупых потерь, и промокших тетерь,

и скрипа, за крышу задевшего ржавого месяца.

Зачем он вернулся? Узнать что теперь… Одиссей?

Что зря привязал себя к мачте, что линия стёрта.

Он смотрит на блеск, словно слышит: «Рассей, ротозей!»

Нет, он не преступит то стёртое, будучи чёртом.

И кто был не прав, а кто прав не дано нам понять.

Мы тут не живём, мы никто, мы идём себе мимо.

Мы все Одиссеи. Стекают с нас отсветы дня,

и отсветы эти в плетении неутомимы.

From:

​

01/19 - 01/23

Я разгадал (почти смешно) его секрет. 

Он не певец, как я считал, он – аниматор.

Всё движется от дыма сигарет 

до купола небесного театра.

Мы все, вмещённые велением творца 

куплетов и припевов, уместились

в тот райски лес, в котором он в сердцах 

ваяет наши жизни в разных стилях.

От мелодрамы к трагифарсу и назад 

мы движемся, как пальчики по струнам,

и на траве с утра всегда слеза, 

а на камнях под слоем мха заклятий руны.

Мы, если их сумеем прочитать, 

то возвратим себе опять своё обличье.

Но вновь дрожит струна. Струны черта 

неграмотным нам волшебство авось накличет.

Мы разные в волшебном том лесу: 

принцессы, принцы, оборотни, лешие…

И те – кто ту оставили слезу, 

и те – кто странным чудом уцелевшие

и сохранившие задатки разных чувств

(всё тем же аниматором заложенных),

вдруг понимаем: «не могу» и «не хочу»

изжить по капле из себя не будет сложно нам.

Он сочиняет и поёт в белёсой тьме

и тьма слетает от движений рук усталой птицей.

И каждый каждого найдёт. Вопрос: «Ты мне?» -

поможет встретиться, влюбиться и проститься.

Но даже в расставанье аниме 

не даст нам всем совсем придаться грусти.

А он смеётся, вроде вновь сумел. 

Дрожит струна, и в чаще кто-то хрустнул.

From:

​

01/19 - 01/23

Я снимаю фильм за фильмом. В голове своей снимаю.

Вереницей блёклых кадров выплывает караван

кораблей, верблюдов, траков… облаков. Напоминая

кавалькаду. Льётся вечность снами из далёких стран.

Из страны неснятых фильмов, вроде близкой, только скрытой

не стеной и не туманом: глупостью и суетой.

Из страны, в которой правит (всеми нами) чувство ритма,

пробиваясь на экраны несусветной добротой.

Я все это видел раньше, но… такой я несусветный

Я несу, несусь мечтая. Нет, не снять за фильмом фильм.

Тут за кадром снова лето, тянет дымом сигареты.

Вот один дымок плутишка душу мне и растравил.

Спать пора и солнце, в окнах, отражаясь, упрекает:

дескать… отдых всем нам нужен: фильм не фильм – давно пора.

Я пытаюсь и… снимаю. За окном ни ветерка, ни

звука. Ждите. Скоро. Скоро… Всем – ни пуха, ни пера!

From:

​

01/19 - 01/23

Свет уходит из комнаты и рождается звук.

Может, что-то… запомните. Что-то… я увезу.

Да и света движение при желании вдруг

сохранить, как и детство,  можно жжением в носу.

Свет уходит из комнаты, как из речки вода.

Все пугаются омута. Чуть заметна черта

на дрожащей поверхности. Скрыла рябь провода.

Эта песня о верности. Не ищите вреда.

Свет уходит. Печалится – нет резона. Пусть так.

Чуть заметно качается (чуть заметна с моста)

на воде тёмной звёздочка: звук… жалейка. Пустяк.

Луч по прутьям бьёт тросточкой. «Не грусти. Перестань».

From:

​

01/19 - 01/23

Ветер шелестит в листве усердно,

словно ищет что-то. «Эй!..» …Молчит.

Ухают желудок и предсердие

и по небу незаметно мчит

облако. За ним – другое. Третье,

На одном из них летит ко мне

кто-то близкий в дымчатом берете,

затаившись тенью средь камней.

Капли брызнут вдруг на мостовые.

«Эй, в берете… Где ты там? Не плачь!..»

Кажется, что ночь пришла впервые.

Кто ты? Мне знаком твой серый плащ.

Ухает в груди, в ушах колотится,

щиплет, как тогда, слегка в носу.

Что ушло, пропало – не воротится?

Не печалься – я найду и принесу.

Коротко и резко чиркнет спичка.

Ноздри втянут сладостный дымок.

Ветер шелестит в ветвях, как птичка.

Он бы спел, возможно, если б смог.

Облака умчались. Всё затихло.

Огонёк потух. Спит даже сон.

То ли локон у щеки, а то ли вихрь…

Маленький. Ручной… «Ты кто?» «Резон»…

From:

​

01/19 - 01/23

Я сидел на кухне. Я смотрел на небо 

                                         из окна, из колодца двора.

Я надеялся: свет тот не сразу потухнет, 

                                  мне мешала искать детвора.

Я совсем не сердился. Сердиться? Как можно? 

                                Но сквозь гомон не шла моя грусть.

Я не спрашивал, кто бы мной после гордился, 

                                           не начав до рассвета игру.

Я играл в кошки мышки с иными словами, 

                                             с теми коих я вовсе не знал.

Свет чуть теплился в кухонном грязном окошке, 

                                    с ним втекала ко мне новизна.

Я боялся записывать, не понимая, что открылось там… 

                                                                        Что и зачем.

И всплывали не то… имена, не то… Зная, 

                                   я проверил, что чайник включён.

И когда тот просвет облаками закрылся 

                                   в довершенье, замазав углы,

ночь причпокнула всё. Ветром двор пробудился 

                     и я понял: слова не смогли

просочиться ко мне, но они передались, 

                         в том числе через гомон и мрак.

Чайник долго свистел (мне бы так научиться)… 

                               Все предметы давно я напряг.

Где-то там далеко: впереди или в прошлом – 

                                        ты на кухне сидел и писал,

отстранившись от свиста, навскидку легко так, 

                                                словно времени смёл пояса.

И, скрывая печаль, ты очков не снимая, 

                                посмотрел в беспросветный колпак.

…Не петух прокричал. Чайник смолк, я не зная, почему, 

                                          как бы даже заплакал.

А потом засмеялся и что-то сложилось. 

                                    Мне открылись иные миры.

Я не знал: все слова, что пришли – старожилы 

                      (по законам всё той же игры).

Я не знал ничего: это лучший подарок тем, 

            кто хочет хоть что-то постичь.

На мгновенье предметы и время застыли.

А потом? …произнёс кто-то: «Дичь».

From:

​

01/19 - 01/23

Я чувствую себя твоим врагом,

и с чувством этим я, увы, не спорю.

Закат. Над морем вдаль парит Арго.

Миф героический не требует опоры.

Что удивительно: на море полный штиль

но парус надувается, как в бурю.

И вдоль бортов стеной сплошной щиты.

Корабль над водой, как лошадь в сбруе.

Я просто наблюдаю. Я – баклан,

зависший в ожиданье дуновенья.

Не надо лишних слов про пополам.

Не надо остановленных мгновений.

Арго плывёт, парит, почти летит

три тысячи витков вокруг… И что же?

Он миф. Ему парить не запретит

никто. Как и тебе не верить… Строже

стараюсь быть сейчас к своим словам,

и к помыслам. Как впрочем… Я не спорю.

Кто я? Герой в доспехах с гривой льва?

Минёр или подобие сапёра?

Я чувствую себя твоим врагом,

хоть ты меня ни разу не обидел.

Мне очертанья дальних берегов

встают названьями Колхиды и Тавриды.

Но много в Мифах странностей подчас,

несоответствий и… анти-героев.

Арго парит, и Понт под ним, лучась,

не делится на радости и горе.

Причём тут мы. Вы спросите, о чём

несу я невесть что, почти что бредя?

Арго исчез. Обычный утлый чёлн

слегка качается вдали от нас на рейде.

Мятежный или нет… не нам судить,

хотя ты судишь. В этом и загвоздка.

Ты не боишься Посейдона разбудить

Ты стелешь мягко? Почему спать жестко,

и... я пытаюсь сделать вид, что виноват.

Зачем? Что б скрыть подольше эти страхи?

… Въезжает Цезарь в Рим. Толпа «виват»

кричит. А я курю и пепел стряхиваю,

и осыпается  из-под ноги песок,

стекает тонкой струйкой вниз по склону.

Высок ли берег или не высок?

… Взирает Цезарь на толпу с колонны.

Рим пал? Да будет так. Пришла пора.

Песчаным берегам – не даден выбор.

Строка течёт от кончика пера

и обрывается простым вопросом: «Вы бы?..»

Я не ищу ответов, я смотрю

на след заметный нам на ряби Понта.

Я всячески пытаюсь сделать трюк

и страхи превратить в ладони потные.

Протёр ладошку о штанину и сказал:

«Смешно, рука писать стихи опять вспотела».

И рукоплещет нам огромный зал.

Стих ветер и заметно потеплело.

Я ощущаю кожею, как прав

ты в этот миг в твоей модели Мира.

Старик в том чёлне шепчет внуку: «Правь», –

и руль даёт. И падают кумиры

с колонн, и тонут в море корабли,

и Мифы, и цитаты… обесценят.

И хлопает… Кто? Ветер? Короли,

ты, я, наш страх… сейчас – на этой сцене.

Так вышло, строю я иной макет.

На твой похожий, но отличий хватит

чтоб по ночам скрипели мачта и паркет,

и леденило из окна сквозя сквозь вату.

Я чувствую на фоне «не хочу».

Но корабли и чёлны скрылись в лете.

Я, чтобы не накликать, – промолчу.

Наполеон примерит эполеты.

From:

​

01/19 - 01/23

Я раб свистка, являюсь я на кухне,

когда тебе хреново, как и мне.

Не выключай, сними, и не потухнет

огонь синеющий надеждой средь камней.

Я не молюсь, я просто не умею

я сочиняю, не умея, новый блюз.

От блюза страхи, как от взгляда, каменеют.

И кажется, что наполняет время шлюз.

Водой? Нет –  звуком. Музыкой. Журчаньем.

Я наливаю чай и невзначай

печали мимикрируют в отчаянье,

ему присвистну: «Не озорничай».

Я раб свистка. Являюсь я… Как только –

так сразу начинаю разговор.

А ты глядишь в стакан. Лимона долька

со дна всплывает плавно.  Всё – повтор.

Повтор луны, покуда не взошедшей,

но ждущей близко за рельефной вязью крыш.

Ты сумасшедший? Да, – я сумасшедший.

И я не дух, я не исчезну с троекратным «кыш».

Я ритм, я дрожь струны, я строчка в песне.

Я раб свистка. Ну, сколько повторять?

Сомнения уместны. Свод небесный

лимона долька начинает озарять.

From:

​

01/19 - 01/23

Граница меж ними давно потерялась,

а, может, и не было этой границы.

Малыш, не забудь – подведёт тебя ярость,

и ты не узнаешь знакомые лица,

и все светотени исчезнут навеки.

Ты ангелом станешь – опасным и страшным.

Не стоит пошире распахивать веки.

Не стоит гадать, и, наверное, спрашивать.

Да знание часто даёт нам опору,

но много важнее – спокойствие веры

в себя, в нерушимость, и даже в приборы…

Да, ты паникуешь, но это не нервы.

Сомненья, смятение – те же шакалы.

Ты жаждешь добро насаждать повсеместно,

и в ярость приходишь при виде оскала…

… граница исчезнет. Не лопнет. Не треснет.

Нет ангелов белых и ангелов чёрных.

Цвета, что намешаны в этом сосуде,

становятся пылью весьма изощрённо.

И что б ты не сделал – осудят… Осудят.

Расслабь свои пальцы. Оставь рукоятку.

Ты сможешь понять, отстоять, преумножить.

Летим в тарары? Да… Мы в полном порядке.

Пока боя нет – меч покоится в ножнах.

Ты хочешь… увидеть границу. Я знаю.

Я вечность уже положил пред тобою.

Упрямство – не ярость. Шкатулка резная

хранит суть вещей. Нет, не будет отбоя.

Дорогу осилит хранящий в сознанье

основы пространства и связи меж всеми

кто тут оказался: в саду, в наказанье…

Алмазами звёзд жгущих путь тот усеян.

Но если едино и не различимо

одно и другое, то в чём тогда смысл

ожогов на лицах? В чём смысл почина?

Ты чувствуешь: ярость, явившись, подвисла.

Мне нечего больше добавить, мой мальчик.

И я, как и ты, раб размытых реалий.

Чтоб дальше не вышло – забудь слово «жальче»…

Принятье решений. Мы в «это» играли.

From:

​

01/19 - 01/23

Образ ткётся из пылинок в лунном свете,

из поскрипываний петель и паркета,

из журчания и капанья воды.

Ты проходишь молча. Это – ветер.

За окном во тьму летит ракета.

я шепчу (кому?): «Не подведи».

На плите давно свистит осипший чайник,

и остатки колбасы трещат нечаянно,

и бутылка запотела. Не беда.

Тишина наполнена речами

и деталями, что я не замечаю:

выключатель, провода, сковорода.

Мир был Б-гом сотворён вчера на кухне.

Огонёк конфорки синий не потухнет,

если сам ты не отключишь газ.

Музы тень покажется старухой,

но исчезнет от щелчка над ухом…

Вон из сердца, прочь с наивных глаз.

Широко открытых и совсем не пьяных.

Запотевшая бутылка в ярких пятнах:

отраженный преломлённый свет.

Кажется, так будет постоянно.

Бликов жизнь конечна и понятна.

Что там дальше? Шорохи в листве.

From:

​

01/19 - 01/23

Промежность виолончелистки,

сокрытая от наглых глаз,

не часто делается близкой

(пока душа не отвлеклась

от погружения в пространства

чья бесконечность не вопрос).

Не выдам за волтериянство

я казус. Да – не парадокс

и не распущенность, казалось, –

такая музыка и вдруг…

Мы в гулких полутемных залах

заходим в чаяньях на круг,

виток, спираль ли… Петлю… Свяжем

мы в этот миг добро и зло.

Виолончели саквояжем

схоронится, что нанесло

воображенье разыгравшись.

Я раздеваю женщин… да.

Мечтая. Грустью грусть поправший

я вдруг пойму как грусть щедра,

и как пленительна на сцене

богиня в окруженье муз,

и музыка, и дар бесценный

услышать… После я займусь

укладкой впечатлений в строчки,

не попытавшись избежать

отсутствия ночной сорочки.

Желаниям своим служа,

я воспеваю, свято веря,

что воспеваю красоту…

Виолончель приснится дверью,

нет – гранью. Я её сотру.

From:

​

01/19 - 01/23

Я подарю вам крик в ночи,

летящей над водою птицы.

Той птице с вами мы ничьи.

Желанье попросить спуститься

или подняться… просто тень

от крыльев, слившееся с пеной.

Пух на её большом хвосте

чуть розовеет постепенно.

И если мало кораблей

под птицей той и пену сдуло,

то кажется, что на крыле

лежат и небо, и акула

под нею море плавником

не режет, а случайно держит.

Застыло всё, как в горле ком.

Движенья крыльев реже, реже.

Застыло. Всё? … застыло всё.

Лишь хвост акулы влево вправо

едва шевелится. Спасём

застывший мир. Плеснём отравы

невыплаканных раньше слёз,

чтоб море снова забурлило.

Не надо спрашивать. Всерьёз.

Уже и крылья опалило,

и в поле зрения попал

не то бурун, а, может, ялик.

И стало ясно, что тропа

есть в небе. Видимость растаяла,

как самолетный лёгкий след,

как луч, как послезвучье крика.

И собственно пришёл рассвет.

Мы с птицей той парим впритирку.

From:

​

01/19 - 01/23

Мы друг о дружке ничего не знаем – право не беда.

Продолжит среду четвергом бег белок-стрелок по пятам.

А то, что всё не просто так, так в этом нет причин корпеть.

Хотя, вообразив врата, – пытаешься их отпереть.

И если я когда-нибудь вдруг окажусь в твоих краях,

прошу, слова мои забудь. Произнеси: «Всё это зря».

Потом, меня не вспоминай, пусть стихнет эхом разговор…

Пусть ветер наши имена разносит по свету, как вор.

Как мелкий жулик: не как лжец. Пусть видится нам иногда

в ночи в сплетении колец весёлых искр чехарда.

Пусть верится, что кто-то есть на свете, знающий секрет.

Пусть станет ясен всем подтекст набросанного в винегрет.

И пусть не дежа вю, не сон нам не напомнят никогда,

но пусть какой-нибудь резон к нам просочится сквозь года

желанием любить и ждать, и, вдруг, умением найти.

Была ль в разлуке той нужда? О чём ты? О своём. Прости.

From:

​