01/19 - 01/23

Рассеянный свет по утрам и под вечер

ласкает иначе, тревожит иначе

для тех, кто для чувства открыт, кто доверчив,

хоть знает, как часто бывает обманчив

тот зыбкий и полупрозрачный набросок,

тот профиль, что так возбуждает и манит,

и если никто, промелькнув вдруг, не спросит,

то кто-то невольно его не обманет.

И трудно поверить, что может исчезнуть

видение это, что призрак – не призрак,

и то, что разверзлось пред всеми – не бездна.

Но много страшнее – сомнения признак:

что всё, что мы видим и слышим – реальность.

И чудо – не чудо: не свыше – земное.

Подобен дыханью анализ спектральный,

но свет обступает прозрачной стеною.

А ночью безлунной и ночью беззвучной,

когда нет надежды почувствовать блики,

и пусто, и зябко… ничто так не мучает,

как лапки (на веках прикрытых) толики.

Погашены свечи, горевшие вечность.

Лишь пламя в камине пылает, и пепел

чуть-чуть приземляет на время доверчивость,

но вместе со страхами чувства окрепнут.

Нас слушают звёзды, нам внемлет прохлада.

Мы – отзвуки бликов. Мы – отсветы звуков

почти незаметных для праздного взгляда.

Мы – шарики света в волшебной мензурке

вселенной пронизанной музыкой чувства.

Сейчас наступает момент обновленья.

Мгновенье без страхов, тревог и предчувствий…

И вновь всё помчится. Куда? К просветленью?..

From:

​

01/19 - 01/23

Отобрать – не отнять. Отобрать – сохранить.

Отобрать – передать и начать всё с нуля.

И останутся Солнце, Луна и гранит,

обрамляющий реки, моря и поля.

И, конечно, леса и, конечно, дома.

И снующих без цели и с целью людей.

Отбираю задаром, а не задарма.

Мысль мелькнёт «обалдею». Ей вслед – «обалдей».

Всё яснее, что бед куда больше чем семь,

что ответ не один, но что есть красота.

Отбираю согласно, а не насовсем.

Просто разные краски, созвучья, сорта.

Отбираю познать, ужаснуться, забыть,

но открыться, как утром цветок, как радар.

Время – пегий скакун встало вновь на дыбы.

Топот. Ржание. Эхо. «Отбирать – тяжкий дар».

From:

​

01/19 - 01/23

Обычные слова ложатся на бумагу.

Обычные слова, как листья в октябре.

Промёрзшая земля не впитывает влагу.

Зато есть шанс идти недолго в серебре.

Идти под речи хруст, надрывный, но не горький…

Словам дано тобой…  тебе… А надо ль знать?

Живёт самообман тихонечко в подкорке.

Дай Б-г не оскудеет на листья те – казна.

Смотри. Запоминай. Прислушивайся. Страждай.

Мечтай найти секрет. Мечтай придумать свой.

Заметив их весной, не повторяй «однажды»

и не осознавай, что властен над листвой.

From:

​

01/19 - 01/23

Не отходи от слова далеко,

но не спеши сорвать (пока не время).

Тебя к нему через года влекло

и ты, бредя, отбросив заверенья

в каких-то целях и задачах, находил

слова прекрасные, ненужные, иные,

и незаметно отыскал свой стиль,

Отображая радости земные.

Отображая и даря другим. Легко.

Иначе и нельзя: сгорят. Растают.

Не отходи от слова далеко,

а то позволь им собираться в стаи,

позволь лететь на север и на юг,

запоминая молча, проникаясь…

Помчится парусник с командой юных юнг

глазами вездесущих труб сверкая.

Не сожалей о том, что отпустил.

Поверь, оно к тебе вернётся другом,

возлюбленной,  богиней… Ляжет штиль

и горизонт до скрипа четким кругом

расширится до призрачных границ

вселенной, всей… Корабль, как на ладони.

А каждый юнга в чем-то ты, а в чем-то принц.

На мачту слово село… словно дома.

From:

​

01/19 - 01/23

Вивальди бог? Пусть он не согласится.

Он создал и наполнил мир людьми.

Рожь, им посаженная, снова колосится,

и чуть яснее симбиоз добра и тьмы.

Вивальди бог, поскольку слышит Б-га

и нам неверующим дарит божий свет.

И без него всё выглядит убого

и пусто. Нет дыхания в листве.

Вивальди – Музыка, а музыка есть жизнь.

Слова – слова. И ноты только ноты.

Хрусталь порой на полках дребезжит.

Длинноты. Паузы. Аллегро. Вновь длинноты.

Вот так порою дребезжит душа в тебе,

и ты трепещешь – одинокий листик.

И тонешь в море. Море децибел,

что, проникая, создают солистов.

Живое существо – все мы: и я, и ты,

и даже не живое – все мы внемлем.

Дома, причалы, лодки и цветы…

Нет пустоты. Но всякий вывод неприемлем.

Такая боль есть бесконечность бытия

в конечных звуках в замкнутом пространстве.

И то, что в нём случились ты и я

непостижимо, но пугающе не странно.

Нет, он не бог. Они человек. Мудрец.

Не говорите гений и волшебник.

Звук измерим… Набором килогерц,

сползающим в века песком и щебнем.

Вивальди – чудо. Не дано его познать,

но можно слушать Веря ли, не веря.

Смесь тьмы и света, нереальности и сна.

И вдруг уходит смысл искать слова и двери.

From:

​

01/19 - 01/23

Там кто-то стоит. Мне не видно в очках и с биноклем.

Такое бывает: желаемый образ в желанных реалиях.

С утра мне казалось, в тумане по улице лошади цокали,

а я обнимал занавеску, как даму за талию.

Туман – сплыл, как не было. Лошади спрятались в ходики.

И «дама» моя, распустив поясок, стала тюлем.

И город, как город – хватает экзотики. Готики…

немного смутьян и грязнуля, немного чистюля.

Я стёкла протру, я на улицу выйду и, став незаметным,

попробую слушать шаги, и дыханья, и стуки.

На что я надеюсь? Кого я ищу? Всюду много отметин,

но их не прочесть… Сутки бродят за мною без цели и скуки.

Но я не устану искать, и бояться не стану:

казаться смешным. Эта прихоть – скорее поможет.

В просветах меж зданьями светятся дальние страны,

а вечер уже присмотрел себе новое ложе.

Мы спустимся вместе на площадь с фонтаном, как братья.

И примемся дружно надеяться, думать и слушать.

Ночь скачет по крышам. Плащом всё укрыла. «… Присядьте».

Лишь звёзд воробьи беззаботно купаются в лужах.

From:

​

01/19 - 01/23

Хорошие книги кончаются плохо,

а те, что неплохо – горчат сладкой клюквой.

Есть книги, в которых проходит эпоха.

Есть книги – смеяться, грустить, улюлюкать.

Но мы выбираем – вздыхать и подумать. 

Вернее – они тихо нас выбирают.

Захлопни обложку и ветер подует,

продрав до костяшек от края до края.

От края Вселенной до края сознания –

ладонь между краем стола и форзацем.

И образ возникнет меж тьмой и сияньем,

и пальцем поманит.

                           Пора собираться.

From:

​

01/19 - 01/23

Учусь кататься на велосипеде.

Лечу, кричу. Я не умею тормозить.

И не помогут Гугл и Википедия.

И шрам на локте год спустя уже сквозит.

И Цукерберга нет ещё в помине.

И нет желания искать, и говорить.

И я не знаю, сколько шишек минет.

Путь по прямой приводит в лабиринт.

Не тормозить… Немного притормаживать.

Рулить важнее. Промолчу про направлять.

Но это впереди. Мой мир оранжевый

мне пешеходов начал подставлять.

Но не свернуть. И тормозить я не умею.

Болит ушиб. Я упаду в траву.

Но путь «прямеет», ждёт и каменеет…

Я жму педаль. Ни буквы не совру.

From:

​

01/19 - 01/23

Пророки видят тьму. В чём их талант?

Куда важней – чтоб не устал Атлант.

Куда важнее чтобы кто-то видел свет.

Что б думал сам. Что бы не ждал совет.

У предсказателя задача напугать.

Не так что б мы отправились в бега,

а так что б попытались изменить

и прекратили предсказателей винить

в грехах своих, свою лелея лень.

Пора пришла. Кому… вставать с колен.

Кому – ползти. Кому – бежать. Кому – лететь.

Нужна лишь малость… Нет, не захотеть.

На самом деле малостей тех две.

А дверь одна. Да-да - единственная дверь.

Пророки учат, как её найти?

Пророками становятся в пути.

Пророком станет тот, кто дверь найдёт?

Собака лает, ветер носит… Вечность ждёт.

Для вечности любой пророк - что пыль.

Не знает тот, кто не переступил…

Порог открытой двери… Предскажи…

Что там за нею? Может поле ржи?

Пожар, уничтожающий ту рожь?

И шепчет кто-то: «Лучше дверь не трожь».

А он стоит… не ангел, не пророк…

Уставший и продрогший. Дьявол? Бог?

Пророк не скажет. «Ночь сменяет свет».

Пред ним дорога и другой дороги нет.

From:

​

01/19 - 01/23

Что может показать нам ультразвук?

Снег падает на свет, и мы внизу

стоим, как в треугольнике печали

на дне морском, в неведенье качаясь.

Зима и ночь… Задумчивый регтайм.

Врач наших душ. Создатель белых тайн.

Похож на сонограмму снег, паря.

Нельзя влюблённым из-под фонаря.

Нельзя, пока не будет плод зачат.

Перчинки ночи в треугольнике горчат.

И горше прочих проступает слово «очень»

внутри неразличимых «не» «порочен».

Намазан гелем снов волшебный шар.

На дне дельфиний крик слышней. «Решай!»

Похож на сонограмму снег в ночи.

Какой у грусти пол? Прошу: «Молчи».

Пусть снег валит: не торопи ответ.

Фонарь меж нами – старый интроверт-

хранитель чувств, и снов, и прочих тайн.

Мы не попросим: «Нашу не читай».

Со дна ли в небо, в небе ли, на дне?

Мы были? Не были? Под фонарём видней?

Всё техник УЗИ знает наперёд.

Рукой он водит. Снег идёт. Идёт. Идёт.

From:

​

01/19 - 01/23

Мне хочется читать красивые стихи

и хочется писать о чём-то светлом.

Никто не скажет: «Вечера тихи», –

в мирах волшебных, где дороги чертят петли,

и добрый малый (я) готов сломать

кому угодно ногу, даже чёрту.

Но «тысяча чертей»… хочу внимать

той тишине и наблюдать по борту

неведомый доселе материк

с вулканом, дымом и грозой над южным склоном,

и посадить на рифмы старый бриг,

но оставаться к капитану благосклонным.

Я знаю, что не светит мне в «Журнальный Зал»,

и всё же сочинять продолжу сказки.

Итак: бриг на мели, гроза сползла.

Вовсю гремит и… это лишь завязка.

From:

​

01/19 - 01/23

Мне иногда вменяют позитив

моих стихов и помыслов. И краски.

А я смеюсь в ответ. Прощай-прости.

И хмурюсь: для отмазки и острастки.

Наверное, мне надо написать

стихи о грязном и вонюче-сером городе.

О том, что некому и некого спасать.

О том, что всем чихать на всех, мол, все не гордые.

Что жизнь была и есть… подставьте… шлак,

и окна мыть нет смысла и резона.

И дождь через ржавеющий дуршлаг

не смоет запах…  Всё течет. Мир беспризорный,

незнающий иных альтернатив…

Гроза прошла. Озона нет в помине.

Мне говорят: «А где же креатив?»

Могу… Взорвать прохожего на мине.

Жестоко? 

               Мягче? Утопить в дерьме,

а позитивом – запустить потом собачку.

И нацарапать блеклой краской на корме

буксира ржавого название: «Удача».

И через «на фига» и «не хочу»

на борт поднять особу в светлом платье,

и сделать слышным вопль: «Я молчу!»

И вопль ответный: «Дедушка заплатит!».

Так я не понят: «Надо или нет?»

Нет к добрым сказкам просьбы мне вернуться.

Назло… на шаткий борт взойдёт брюнет.

Им предстоит исполнить пару функций:

опять – спасителей и снова – палачей.

Ну, что друзья, достаточно нуара?

Смягчить?..

                «Я рассказал сюжет кино».

Кино – не снятого…

                            «Вернемся к Ренуару?»

From:

​

01/19 - 01/23

Ветер, пришедший с востока мне о любви нашептал.

Вспомнились строки. Случайно? Вдруг приоткрылся портал.

Тихое моря звучание, нежный рассеянный свет

смыли тоску и отчаянье. Стянуто небо в корсет.

Юбкою море волнуется. Гладь вдруг сбежалась в плиссе.

Хочется в цвет окунутся. Хочется внять краскам всем.

Северный ветер настырный сдует цветов тех накал.

Посеребрит нежно сырник тот, что средь скал ты искал.

Свежеподжаренный ночью в сковороде синевы…

Что и кому он пророчит, не нарушая канвы,

ставших иными, оттенков? Тени трудней различить.

Но струны тонкие тренькают, не помышляя лечить.

Хочется нового чувства. Чувства, что раньше не ждал.

Да и не жду, но учусь я… Надо?.. Была бы нужда.

Только без такта и спроса западный ветер-шалун

хватит ладонью за волосы. Что ему сырники лун.

Ветру игра и забава. Мне пробужденье и страх.

Где она? Слева ли? Справа? Снова ясна и остра.

Лёгкого шага не слышно. Чудится ветром во тьме.

Кто-то тихонечко дышит. Движется. Может ко мне?

From:

​

01/19 - 01/23

Растворяются тени в предвечернем саду.

Я, войдя, осторожно разговор заведу

с кем-то мне незаметным. Я надеюсь… пока.

Панибратски деревья бьют меня по бокам.

Я иду и болтаю сам с собой якобы.

Ночь и вечер, смешавшись, напускают клубы

на пути моем. Следую, смутной силой влеком,

улыбаясь, мечтаю неизвестно о ком.

Я иду не скрываю то, что это игра.

Сумрак учит, как слушать и чуть реже моргать.

Та наука поможет отыскать, что ищу.

И смешно той, что спряталась то, что я трепещу.

From:

​

01/19 - 01/23

Две еврейских старушки

                                 в конце коридора.  

                                                        Мама и дочка.

Старомодные шляпки, 

                           старомодные сумки. 

                                            Книжки на палочках.

Их дадут почитать 

                         только в чистые руки. 

                                                «Извини, под расписку».

Тихий  скромный уют, 

                       пыли нет отродясь, 

                                                 и далёкое близко.

Правит тут нищета, 

                         но её не заметно. 

                                                Уют. Уважение.

Нет портретов мужских. 

                                Никаких. Старый коврик. 

                                            Моё лишь вторжение

нарушает покой 

                     этой жизни размеренной,

                                                    став её частью.

На короткий момент. 

                 Книгу выбрав, сбегу 

                                   в мир тревоги и счастья.

А вернуть постараюсь, 

              как будто случайно 

                            столкнувшись в подъезде.

Потому как мне страшно 

         быть в квартире, в которой 

                          всё как будто в отъезде.

From:

​

01/19 - 01/23

Опадают желания в опустевшем саду.

Пусть лежат. Я за ними в этот сад не приду.

А приду – не узнаю (сам немного другой).

Сад, сменив одеяния, скажет: «Здравствуй, изгой».

Перезревшие яблоки у забора в тени.

Паучок, свои сети через сад протяни.

Я желаю попасться, как дождинки и свет.

Взглядом долгим остаться в пожелтевшей листве.

Нет течения времени – только эта струна.

И чуть слышная оторопь в этот час не странна.

Я с тем садом не спорю, кем я был, кто я есть,

словно честь мне оказана: осознать его месть:

за отсутствие жалости и за воздух морской.

Сад мне этот пригрезился. Житель я городской.

А виденье – фантазия, песня, стих, пустячок.

Сколько сказки не сказывай – правдой лишь паучок.

From:

​

01/19 - 01/23

Мне многим нечего сказать и многих не о чем спросить.

Навылет пуля бьет туза, и дождь неделю моросит.

И вечность пятую нет чувств, как будто не было совсем.

Но я иду и не мечусь. И лестница как карусель

В одно окно глядит Луна. В другое – Солнце. В третьем – мрак.

Не говори, что всё сполна. Не спрашивай, кто здесь дурак.

По лестнице по винтовой: дурак, герой, дурак, герой… 

Почти по кругу, но… вперёд. Кем ни был ты, хоть волком вой. 

Вперёд. Фактически наверх. В бойницах окон даль видней.

И снежный пик внизу, как стерх возглавит клин минувших дней.

И ты меж завтра и тогда, ступеням не ведущий счёт,

как будто что-то загадал. Как будто трудный сдал зачёт.

Так в добрый в час? – Как подфартит… Слетает туз, 

                                                                     как первый в лист.

Он вертится, и ты вертись, танцуя по ступеням твист.

Полоска света, шторка тьмы, ты сам, как вентиль в новый мир.

Дай Б-г остаться всем детьми… Ночь превращает всё в пунктир.

From:

​

01/19 - 01/23

Выходя из стеклянного домика,

группа гномиков в книжном шкафу

в путь пустились на поиски томика

добрых сказок, ты их не штрафуй

за порядок на полке нарушенный,

за ворчанье, за пыль и за шум.

Пусть ватага наступит на кружево.

Дай им волю, дружище, прошу!

Да, они растолкали пастушек,

зоосад из стекляшек и гжель.

Ты внимательно спор их послушай,

покажи им меж книжками щель.

Может там тайный вход в мир чудесный,

тот, в котором ютятся мечты,

тот, в котором сомненьям не тесно,

тот, что просит: придумай, прочти.

Нет предела мечте и фантазии

даже там, где не стало любви.

Не пытайся отделаться фразами,

что уплыли давно корабли.

Ты их сам переставил на полку,

чуть повыше. На время верни.

И пускай уплывут в самоволку

гномы из-под твоей пятерни.

Ты мастак ведь рассказывать сказки.

Что ты морщишься? Гном не соврёт.

Я, конечно, тебе не указка,

и ты знаешь и сам наперёд,

в чём секрет этой полки меж истин

и других мудрых фраз и идей.

Вспомни, как им подсовывал листик,

ожидая что сбудется… Где?

Там, в том домике, только не надо

открывать… Попытайся опять

намечтать. Отпусти гномов. Ладно?

И счастливым ложись сейчас спать.

From:

​

01/19 - 01/23

Высотка, что видна издалека, 

Росла, как я – с конца шестидесятых.

Тот долгострой вниманье привлекал 

и все шутили, но не зло и не предвзято,

что скоро будет тут огромный дом, 

такой же, как в Америке. Посмотрим.

Но я веду рассказ мой не о том, 

а вот о чём. 

              Как достиженья в спорте

рост небоскрёба шёл в адреналин, 

но дети – мы играли в «банки», в «пробки»

и в ножечки, чертя круги в пыли… 

И я играл, на вид довольно робкий,

но всё же не домашний, не пай ма… 

Мне дома тоже часто доставалось

за порванную курточку сполна, 

за грязные штаны… А башня рвалась

куда-то ввысь, пусть не за облака, 

вздымаясь над обычными высотками.

И врать не буду – дом тот привлекал. 

Как из мечты, он из стекла с бетоном соткан

был по подобью башен в СэШэА, 

которые никто из нас не видел.

А кто-то коврик жизни вышивал. 

Моей. И… ощущал, высотку видя,

я то, что дом растёт не просто так, 

и суждено нам вскоре пересечься.

Я жил у пруда. Пусть пруд – не река, 

но у воды порой заметней вечность.

Тем более, все ведали, что пруд –

знавал Ивана Грозного, но полно.

Я был тогда строителем  запруд 

и жёг костры, порой пожар невольно

устроить мог, пока не рок – судьба, 

меня не повернула к той высотке. 

Я мимо ездил в школу (средний бал –

был низок), но другой, похоже, соткан

был на моей салфетке. Дом дорос. 

И я дорос до школы окончанья.

И издали его в огромный рост 

я снова видел, вольно и нечаянно

когда мотал четыре года в институт,

пока однажды не попал в него на практику.

И тут … я напишу слова «и тут» – 

я вспомнил, что мне прочили не Арктику,

не южные моря, а этот дом, 

как место приложения усилий.

(Ну, как не стать крутым, трудясь в крутом…)

Так шутка может оказаться силой,

которая и водит той рукой, 

что вышивает жизни арабески.

Сейчас живу я очень далеко, 

но ту высотку вижу очень резко.

Как из автобуса, трамвая на пути 

в матшколу, институт и на работу… 

В неё. И не прошу я «отпусти», 

И, проплывая по Гудзону, вдруг по борту 

я замечаю этот странный дом,

сроднившийся со мной. Всё постижимо.

И я осознаю и не с трудом, 

что никуда от тех домов не убежим мы…

Я в нём учился… жить, писать стихи, 

хотя пришёл в него тогда работать.

Но тридцать лет, спустя, не от сохи, 

пишу о нём воспоминанья, не испортив

ту часть рисунка, что касалась нас двоих.

Та «Дельта», стоя в дельте двух бульваров,

была мне маяком. Об этом стих.

И я плыву на свет: чумазый варвар.

From:

​

01/19 - 01/23

Сосновая иголка – не заноза.

Кольнёт и наградит на память запахом.

И я запомню сосен старых позы

и море, что всегда для всех распахнуто.

Распахан пляж. Ни следа кроме наших,

и тихо так, как будто мир не создан.

И хорошо, что обувь нам не снашивать.

Вдоль. Босиком. Не торопясь и не по звёздам.

Полоска берега. Полоска дюн. Полоска света.

Лопочешь ты, и ветер неразборчиво

ворчит, сорвав переживаний вентиль.

Он по природе парень разговорчивый.

А мы вдруг замолчали, взявшись за руки.

Идём, чуть озаботив пограничников.

В носу, как после звёздочки от насморка.

И с ветром мы твоё целуем личико…

Воспоминанья. Пятнышки мазута

на стопах, запах моря в лёгкой куртке.

Смола на рукаве… И снова утро

иголкой колет и играет с нами в жмурки.

From:

​