Ветер гуляет по дюнам,

клонит траву, облака 

гонит. Стою и даю нам

шанс. Оттого ли лукав

взгляд мой, следящий за пеной

волн, разбавляющей синь.

Вырвется слово из плена

страхов. Вспорхнёт. Постепенно

чувство нахлынет. Спроси

море. О чём? Об удаче

след отыскать на песке.

Чайка ли, слово ли плачут?

Держатся на волоске

волны и небо. Незримый

выгнут он плавной дугой.

Всё это неповторимо.

Может быть поговорим мы?…

Да… Я немного другой.

Чайка зависла. Упрямо 

борется. Смотрит как жду 

я, на ветру стоя прямо,

глядя на сосны, нужду

в ком-то скрывая. Несносен

зов подпирающих твердь,

вдаль убегающих сосен.

Вечер (не ветер) отбросит

тени. Зачем всё? Ответь!…

Я встретил его по дороге в Штромбей

на узкой тропе в никуда.

Я двигался вверх. Он меня ждал на ней

и камушки в небо кидал.

Я знал, что однажды мы встретимся. Здесь…

я мог бы поднять палец вверх.

Песка тонкой струйкой никчёмная спесь

стекла и … взметнулась, как стерх.

Как камень за камень, как кустик за куст

цеплялись шаги за подъём.

Я тоже вцепился в тоску, как мангуст.

Небес под горой окоём

укутался розово-жёлтым плащом.

Орёл… парил в небе над ним.

И кроме всех нас был тут кто-то ещё,

хотя мы здесь были одни.

– Откуда ты? – Я?.. Из забытой страны.

Возможно – её аватар.

Но если Вам речи такие странны,

простите мне этот театр.

– Над чем ты смеёшься? – спросил он меня –

Ты выглядишь как идиот.

– Я город ищу много лет. Не унять

мне зуда. Улыбка - идёт

в придачу к тому, что не станут хвалить,

как, впрочем, не станут ругать…

… Мы молча стояли в тени у скалы

не в силах шутить или лгать.

–Так, что же ты ищешь? – Ищу я Штромбей.

– Похоже, его просто нет?

– Похоже… – Ну, что же… Тогда не робей.

Найдёшь на одной из планет.

– Он там, где однажды построят его.

– Кто именно?.. – Видимо, я.

Средь знойных песков и холодных снегов,

где горы встают и моря

катят на прибрежные скалы валы.

Туда путь держу нынче я.

– За стерхом иди, что взметнулся… Хвалы

не жди и хулы… Жизнь – ничья …

– Спасибо за помощь. – Но я ничего

совсем ничего не сказал.

… Упавшая полночь угли кочергой

опять раздувала в глазах.

Змеилась река далеко под горой,

вихляя своим серебром.

На склоне один я стоял. Не герой,

воткнув в склон подошвы ребром.

Казалось, время кончилось вчера,

и тени на стене совсем не завтра.

Прозрачность шара переполнила жара

и позабылось ощущение азарта.

Взгляд сгинувших и взгляд манящих глаз

слились в роенье пузырьков и в искры.

И, силясь разгадать сей странный пляс,

мы сознаём: они… следят и рыскают.

И только травы клонятся как встарь

под тяжестью времён и лаской ветра.

И каждый думает, что он теперь кустарь

своей судьбы. Она в ночи разверта

промеж желаний чуда и тщетой.

Не ведаем мы сами кем мы стали,

теряясь в темноте меж нищетой

и опаснием застыть на пьедестале.

Всё ближе понимания себя,

и наши лица и глаза всё ближе к шару.

И невозможно дальше не любя

противиться нахлынeвшему жару.

Сегодня снег с дождём. Не холодно. Чуть зябко.

Сквозь серость бьётся свет и хочется опять

невольно задрожать, чтоб кто-то сгрёб в охапку

и тихо б пожелал не плакать и не спать.

Сегодня подлецы не станут нам прозрачней,

и глупость или страх лица не изменят.

И тот, кто обнимал, смятения не спрячет,

по многу раз подряд шепча: «Сомненья – яд».

Сегодня крик – «на Ты» со всеми, кто не в силах

молчать или кричать, но кто-то может петь

и верит, что вон тот прохожий есть Мессия,

хрипя навзрыд слова, прося его успеть

спасти, спастись, понять и научить незрячих,

хоть видящих тому, что было здесь всегда.

И я опять дрожу, и ничего не прячу,

и всем своим нутром кричу: «Сюда! Сюда!»

И снова, поделив на «верю» и «не верю»

слова и всех людей, я жду и я не жду.

Те руки разниму и сделаю шаг к двери

к кому-то, кто во мне вдруг испытал нужду.

По мостовой из темноты, постукивая и вздыхая,

сжигая за собой мосты (которые не полыхают)

и возводя их впереди, они проходят незаметно.

К кому твоё «не береди» обращено на фоне медной,

глядящий вниз, большой Луны, не ведающей сострадания?

И… проплывают, как лини, те луны, делаясь преданиями.

Свежо… явленье ветерка, как и героя, в новом акте.

Начистят медь – начнёт сверкать, создав иллюзию контакта

его и времени сейчас. Сейчас и здесь: в цепи с… мостами.

Проходит день, проходит час, приходит миг. И лишь местами,

вдруг, проступают в свете том – серебряном слова и люди,

запечатлённые перстом средь нот божественнй прелюдии.

Но снова слышен этот стук. Герои входят и выходят.

Нам не заметить их потуг: их, спрятавшихся в нотах коды.

Мы сами спрятались в ночи, уже окрашенной свечением,

такие слабые, ничьи, не отыскавшие значения

слов… превратившиеся в слух. Уходит ночь. Проснулся Феникс.

Мост позади и впереди, и мы – в цепочке этой звенья.

Чуть слышными шагами 

по стёртым мостовым

мгновенья ишаками

сны превращают в дым.

Они, едва развеясь,

становятся мечтой,

шагнув отважно через

час волка сквозь ничто.

И цокают копыта.

Светает за окном.

Ещё одна попытка:

шанс вывести закон

нетленности стремлений.

Опять не в этот раз.

Ишак застыл мотая

ушами без прикрас.

Хранит поверхность камня

касания копыт

и отсветы сверканья…

Нет-нет и окропит

поверхность улиц дождик, 

смывающий рассвет,

ничто не подытожив,

лишь предвкушая цвет.

Мишка в скверике за столиком 

ждёт, что кто-нибудь присядет,

выглядя не то чтоб стоиком

тщетно прячущим досаду.

Окон шахматы и лампочки

фонарей зажглись, и сумерки

шепчут мишке: «Ути, лапочка!» –

серебро добавив к сурику.

Не потерян он, а выброшен?

Глупость «быть или не быть».

Для него я звёзды выпрошу

и немножечко любви.

Часом позже – пусто кресло.

Может… он дождался встречи?

Ночь заполнила окрестности,

ожиданьям не переча.

Время уходит вслед за людьми.

Гаснет с закатом тихою сапой.

Правит момент ожидания тьмы.

Кто и кого собирается сцапать?

Господи, как не хватает всех тех,

кто нам дарил свет и мудрость годами!

Нам, ждущим счастья, надежды, утех…

Кто-то науки… Эпоха гаданий

медленно входит, ложась пустотой.

Ты не готов хоть частично восполнить

бреши?.. К тебе ль обращенье «Постой!» –

ветер доносит?   Ты пробовал… помнить?

Да? Хорошо… А творить? Созидать?

Нет никого… Ждать бессмысленно просто.

Подступ к рассвету хранит резеда.

Ты в её зарослях –  маленький остров.

Можешь попробовать. Нет – значит нет.

Травы колышатся. Ветер? Движенье?

Свет, проникая сквозь бреши в стене,

учит надеяться… Чувствуешь жжение?

На станции метро открытый рот ворот,

как ворот. Поворот? Тот рот не врёт. Он рвёт?

И что там позади, и что там впереди?

Там машинист сидит и в темноту глядит.

Как долог путь наверх? В нём нет, увы, прорех.

Бояться тьмы не грех, грызя себе орех.

незнания. Скрипят колёса и опять,

отправив память вспять, шепчу себе: «Не спать!»

Там лестниц толкотня – предвестник света дня.

Там так легко отнять всё, с чем те сны роднят.

И клацанье дверей бьёт по мозгам: «Скорей!»

Вот выход… из морей невиданных зверей.

О чём я? Это сон (хотя в метро трясёт).

На несколько минут, перед тем, что не минёт.

Ступени, толкотня. Бегом наверх к теням.

Кто пробует им внять? Немы: и ты, и я.

«Как звери из морей…». Как кто? О том и речь.

Кто гнал меня: «Скорей!» Зачем? Предостеречь?

Стоишь спиной. «Не тронь!». Сны часто не понять.

Под вывеской «Метро»… Ты ждёшь? Кого? Меня?

У смерти военных пилотов 

глаза нерождённых детей.

Что видится им на подлёте

под глохнущий свист лопастей?

Слетают осенние листья,

черёмуха, снег с мокрых крыш.

Он рад был бы с облаком слиться,

но слышит вопрос вдруг: «Горишь?»

Ответит: «такая работа,» –

пытаясь уйти из пике.

Луч солнца метнётся вдоль борта.

… бокал упадёт на паркет.

И, в общем, никто не узнает,

кому был отправлен платёж.

А истина не прописная

подскажет, что не обретешь.

Вертолёты улетают,

словно птицы с мокрых крыш.

Ты их мысленно считая,

что то тихо говоришь.

Только я тебя не слышу,

слов не считываю с губ.

Вертолёты выше, выше…

Может кто-нибудь напишет.

Будет ли ответ сугуб?

Птицы улетают тоже:

кто на небо, кто домой.

Не поделимся мы дрожью:

только чачей и долмой.

Ты не выглядишь поникшей

нас ни в чём не убедя,

через снег давно налипший

слыша голос чуть охрипший 

позабытого дождя.

Воздух за окошком зыбкий.

Ты тревожась мнёшь жабо,

меря искренность улыбки

щёлочкою меж зубов.

Растворясь мелькнёт щербинкой

грусть… и канет за зубцы

дальних гор. Звучат в сурдинках

сточных труб, срываясь, льдинки

эхом лёгкой хрипотцы.

С гаснущего неба в белый снег 

блики окон опадают. Двор

с виду дремлет: не расслышишь смех,

плач и даже просто разговор.

Тишина не давит, не страшит.

Исчезает вместе с синевой

Всё что можно видеть: двор тот сшит

ветками не скрытыми листвой.

И не ясно почему болит 

и одновременно греет там,

где вчерашний с зарождающимся слит

день. Печаль и радость – глупый штамп.

Опадают плавно мишура,

огоньки и блики,.. сонмы снов

из ночного неба в глубь двора,

ждущего во тьме полутонов.

Иду вдоль берега морского 

и нет конца тому пути.

Свободен, пусть немного скован.

Я не пытаюсь отпустить

ни страхи снов, ни предрассудки,

но вслушиваясь в шёпот волн

я делаюсь к дыханью чутким,

осознавая, что я полн

не только мыслями. Да,.. чувства,

таившиеся много лет,

дремали, и теперь учусь я

держать тех чувств нейтралитет.

Иду. На вид вполне спокойный,

и улыбаюсь, и грущу.

Ветра: морской, песочный, хвойный

воспитывают мой прищур.

Но, принимая ту дорогу,

я жду иного ветерка:

видения, что можно трогать…

Печаль, спасибо, что легка.

Сорок лет стояла книжка средь любимых книг.

Я хорошим был мальчишкой, но тогда не вник

в ритм биенья строк и ставней в городе мечты.

Я не знал, что неустанней станет зов: «Прочти!»

Брал её я с полки часто. Брал, но… не читал.

Что мешало? Призрак счастья… та же всё мечта.

Я взрослел как будто,.. внешне обретя усы.

Снег, и дождь, и воды вешние… годы стра-усы

прятали минуты-клювы в снег или в песок.

Мысли… Скатерть расстелю вам. Жду вас на часок.

Верю – пробудятся звуки в шелесте страниц.

Стебелек на дне мензурки. Взгляд, упавший ниц.

Сорок лет крутились луны в небе за окном,

что бы мы в сердцах, не плюнув вывели закон.

Волны строк катились мимо нас наперебой,

и однажды отозвалось слово, как прибой.

Сорок лет я с тем мальчишкой верил и искал,

и не знал, что в этой книжке ждал прибой у скал.

Ждали горы, ждали звёзды, ветры и сады.

Кто для  нас с мальчишкой создал Мир и в нём следы?

С каждым годом молодею, видно, я душой.

Я не знаю кто я, где я… врут, что я большой

календарь, сосед и паспорт… Только слог не врёт.

Мы с мальчишкой тем не на спор говорим: «Вперёд!»

Мы, наверное, недаром ждали столько лет.

Взрослым это ведь не старым… Скрипнет дверцей клеть.

Птичка в небе, слово в строчке, и рука в руке.

Листик в небе не пророчит, мчась на ветерке.

С облака седого льётся мягкий лунный свет.

Смотрят в ночь со дна колодца звёзды и… нет лет.

Листья в окна не стучат.

Их уносит ветер мимо.

Что-то хочется начать.

Я смотрю на них, томимый

странным чувством. Свет течёт

сквозь прорехи в серых тучах.

Холод трогает плечо:

«Если будешь… делай лучше!»

От того ли я дрожу,

что давно решенье принял.

Я с мечтой своей дружу.

Только вот… не знаю имя.

Не кончается поток.

Луч дрожит, но так же ярок.

Зайчик сел на потолок

мне замёрзшему в подарок.

Планета хочет нас стряхнуть, как дождь.

Её трясёт от наших войн и дрязг.

Но мы совсем не понимаем дрожь

и, кажется, совсем не слышим лязг.

Пытаясь вразумить, в который раз

она пугает. Но…  неведом страх

нам. А дома… пустились в пляс.

От штукатурки улица пестра.

Качается улитка, но ползёт

по стебельку цветка на свет наверх.

И вериться опять, что повезёт.

И слышится немного странный смех.

Он заглушает грохот, скрежет, скрип.

И сыплется на всех не то что б снег.

И маленький поэт шептать охрип

и повторять: «Друзья, мы не во сне»…

Он повторяет каждому: «Проснись.

Дай руку. Протяни вторую. Ну!..»

Простые строки многим не ясны,

и ангел натянул… пока струну.