Высотка, что видна издалека,

Росла, как я – с конца шестидесятых.

Тот долгострой вниманье привлекал

и все шутили, но не зло и не предвзято,

что скоро будет тут огромный дом,

такой же, как в Америке. Посмотрим.

Но я веду рассказ мой не о том,

а вот о чём.

Как достиженья в спорте

рост небоскрёба шёл в адреналин,

но дети – мы играли в «банки», в «пробки»

и в ножечки, чертя круги в пыли…

И я играл, на вид довольно робкий,

но всё же не домашний, не пай ма…

Мне дома тоже часто доставалось

за порванную курточку сполна,

за грязные штаны… А башня рвалась

куда-то ввысь, пусть не за облака,

вздымаясь над обычными высотками.

И врать не буду – дом тот привлекал.

Как из мечты, он из стекла с бетоном соткан

был по подобью башен в СэШэА,

которые никто из нас не видел.

А кто-то коврик жизни вышивал.

Моей. И… ощущал, высотку видя,

я то, что дом растёт не просто так,

и суждено нам вскоре пересечься.

Я жил у пруда. Пусть пруд – не река,

но у воды порой заметней вечность.

Тем более, все ведали, что пруд –

знавал Ивана Грозного, но полно.

Я был тогда строителем запруд

и жёг костры, порой пожар невольно

устроить мог, пока не рок – судьба,

меня не повернула к той высотке.

Я мимо ездил в школу (средний бал –

был низок), но другой, похоже, соткан

был на моей салфетке. Дом дорос.

И я дорос до школы окончанья.

И издали его в огромный рост

я снова видел, вольно и нечаянно

когда мотал четыре года в институт,

пока однажды не попал в него на практику.

И тут … я напишу слова «и тут» –

я вспомнил, что мне прочили не Арктику,

не южные моря, а этот дом,

как место приложения усилий.

(Ну, как не стать крутым, трудясь в крутом…)

Так шутка может оказаться силой,

которая и водит той рукой,

что вышивает жизни арабески.

Сейчас живу я очень далеко,

но ту высотку вижу очень резко.

Как из автобуса, трамвая на пути

в матшколу, институт и на работу…

В неё. И не прошу я «отпусти»,

И, проплывая по Гудзону, вдруг по борту

я замечаю этот странный дом,

сроднившийся со мной. Всё постижимо.

И я осознаю и не с трудом,

что никуда от тех домов не убежим мы…

Я в нём учился… жить, писать стихи,

хотя пришёл в него тогда работать.

Но тридцать лет, спустя, не от сохи,

пишу о нём воспоминанья, не испортив

ту часть рисунка, что касалась нас двоих.

Та «Дельта», стоя в дельте двух бульваров,

была мне маяком. Об этом стих.

И я плыву на свет: чумазый варвар.

Шестьдесят зёрнышек

кофе

Моя Бетховениана