Можно легко (на два счёта) понять, описать, объяснить:

станет ясно тебе и другим - мир тускнеет, вися занавеской.

Тут и там из неё от зацепок спускаются нить-

и сигаретных прожёгов прострелы зияют там веско.

Этой кухни пять метров, вместивший столетья, портал

искажает итак искривлённое памятью прошлое.

Даже чайник в розетке, оставив плиты пьедестал,

не свистит, пузырясь, и не ведает. Тьма запорошила.

За окном происходит очистка заплЕсневших дум:

регулярная, неподконтрольная, бурная, мокрая.

Всё случилось, случится, сочится в таком-то году 

(много больше и меньше), а утром подкрасится охрою.

Почему бы нам занавесь блёклую просто не снять

и, к чертям её, выбросив, в небо рассветное впериться.

Вслед за листьями пестрыми, белым бураном Весна,

затаившись, гадает: нам верится или не верится?

Век оправдает, приподнимет, подтвердит

все худшие на свете опасенья,

и тех, кто заикнётся о спасении,

всё тот же век молчаньем наградит.

Другим, кто станет страхи нагнетать

подарит он с боящимися встречи.

Логично, что озноб такие речи

Несёт… Его нам стоит испытать

и захотеть согреться, не трястись,

не отрицая и не обещая,

мурашками покрыться, как прыщами

подростки… Переходит дробь на рысь.

Ноябрь изменяет ритм дождя

и ты попробуй повлиять на ритм вопросов…

Я знаю невозможное не просто

и нет здесь ни пророка, ни вождя,

а только ты в силках не новостей,

ни конференций, ни тревог, ни обсуждений.

В ночь Хэллоуина строчек приведенье

белеет на исписанном листе,

который вряд ли сможет отвратить

всё то, что принесло озноб и страхи.

С затёкших пальцев ты слова не стряхивай.

Тебе их всё равно не отпустить,

но переставить можно. Есть ли смысл?

Чтобы теряться в страхах по-иному?

Чтоб превратился в дым сомнений омут.

Чтоб дождь не нас, те страхи в омут смыл.

Мама суп готовит сыну.

Сын  гуляет, рот разинув.

Изучает он букашек

и не хочет кушать кашу.

Три часа гуляет мальчик,

три часа грызет он пальчик.

В парке нашем возле дома

три часа веселый гомон.

Тут же - девочка на лавке:

из волос торчат булавки,

весело качает ножкой

в новых белых босоножках.

Кто ещё тут? Дяди, тёти,

кто уже не на работе.

Изучают все газеты:

то, что было как-то, где-то.

А под лавкой - пудель Арчик

сам с собой играет в мячик

и хвостом виляет грустно, 

чтоб никто не дёрнул шустрый.

Вот такое тут веселье -

с четверга по воскресенье,

в понедельник, вторник, среду -

от восхода до обеда.

- Откуда ты? 

                 - Я – в дождь.

- Зачем?

           - Под ним мой дом.

- Там мокро…

                 - Там я - дож.

- Бомж?.. 

        Верится с трудом.

Для дожа, ты 

                   моншер

немного

            мелковат

и… что это за шерсть?

- Я дож…

          ни кум, ни сват.

С носочка

              на носок

удел ваш

            мон ами…

… Рисуй наискосок

и прошепчи “Аминь”…

У каждого из нас

Венеция – своя.

Такой вот экзистанс

Такое вуаля.

Итак – я мокрый пёс.

Мне холодно, My Lord.

Навскидку –

              не до грёз?

Я сведущ, а не горд,

Мне в спину – Ugly dog!..

Не в первый раз. 

                        Привык.

Путь долог.

               Зов ли?

                        Долг?

Подбросьте закавык.

Я счастлив…

                - Вас из дас?...

- Вам проще крикнуть – шут!

Ведь я с собой всегда

Венецию ношу.

Бездомный или нет?

- Скажи, в который раз?

… По всей её длине

в дожде от ваших глаз.

Критерий оценки добра - это зло...

                                           Ну, да!.. 

                                                Пожимайте плечами.

Секунды, минуты, недели, года, 

                                       возможно, слегка укачали.

Но снова несусь я сквозь них напролом, 

                                беспечность с тревогой сметая.

Мне в спину бросают со вздохом “Куда?!”

                                   Куда там... Наивность святая.

Но в каждом вопросе заложен ответ. 

                             Пусть спят пораженья в победах.

Мой мальчик, ты хочешь не делать вреда?

                                   Попробуй, сомненья отведав,

а ля по канату – по тонкому льду. 

                        Меж чёрным и белым. Скольженьем.

Зачем? Не отвечу. Сейчас и тогда 

                          мне в спину лишь эхом “служенье”.

Служенье? Положим, и, что же с того, 

                                    что жить невозможно иначе.

Пусть кто-то смеётся беззвучно потом, 

                                 ведь кто-то совсем не судачит.

Критерий оценки добра это зло, 

                                  а значит, пристало скитаться.

И некто случайный мне руку пожмёт 

                         на дальней из пройденных станций.

А дальше? Дорога. Опять и опять. 

                                  Промашки, улыбки, надежды.

Победы найдутся. Ошибки – уйдут. 

                              Как должно: меж надо и прежде.

“Зачем” повторяю и сам же смеюсь,

                                    зачем эти карты и встречи?..

По рельсам земные колёса снуют, 

                                   а звёзды – дорогою млечной.

Мой мальчик не надо сомнений сейчас, 

                               мой мальчик, не надо вопросов.

Дорогой небесной ответы летят, 

                                          а нам подпевают колёса.

И завтра, и ныне, вчера, и всегда – 

                                      так было и будет, надеюсь.

Меж черным и белым встают города, 

                                    мне только не ведомо, где я.

Критерий оценки добра это зло? 

                                     Извечное в душах смятенье.

Пусть первый шаг нами был  сделан давно… 

                                    Пусть чаще пугают нас тени.

Мой мальчик, печали сдаваться нельзя. 

                                      Нам выпал удел улыбаться.

Скорей на подножку… Туда, где грустит

                            наш некто на дальней из станций.

Я подбирался к нему незаметно,

не сознавая наше родство.

Небо - хранилище ликов несметных

не замечало моё озорство

и хорошо... Чтобы я не боялся

сам на себя посмотреть с высоты,

целую вечность совсем не влюблялся,

не доходя до вершины версты.

Ведаю, что происходит со мною.

Я не боюсь ни ошибок, ни чувств,

но почему-то тропой неземною

я не плетусь, не крадусь и не мчусь

в страхе понять, что живу ожиданьем,

в страхе поверить в своё естество.

Кто говорит здесь про свежесть преданья?

Кто шелестит молодою листвой?

Нету в моём поведеньи подвоха.

Знай своё дело! Он знает. А я?

Кто мне внушил, что веду себя плохо

тем, что к нему подбираюсь творя?

Не подражаю, равняюсь, не более…

Снова велел себе в шаге: "Застынь!"

Жизнь - поиск рифм и… игра в монополию.

Чем руководствуюсь?.. чувством шестым.

Я подбирался, блуждая кругами,

но, слава Б-гу, сужая (на глаз).

В руки попал мне случайно пергамент:

карта не карта, приказ не приказ.

Не ожидая на мысли ответа,

грифелем этот пергамент скребя,

словно проснувшись с порывами ветра,

я неожиданно встретил...

Он должен быть умнее всех

и, видит Б-г, честней.

Он должен с каждого снять грех,

быть чище и ясней,

опережать и век и бег

добра и зла… Притом

он должен дать мне оберег

и бить себя прутом.

Ты не смотри в мои глаза.

Ты не шепчи: “Окстись!”

Я сам себе (мой Б-г) гюрза.

Я сам – Эдип и Сфинкс.

Я раздираю свою грудь.

Я прыгаю в свой сон…

Но в глубине вселенских руд

он должен мне мой стон.

Моею совестью, стыдом,

умом и добротой

он должен наполнять с трудом

(и не сбивать настрой)

всё… Он в ответе за меня.

Он должен мне мой Мир!..

Я камень взял, чтоб камню внял

не внявший мне кумир.

Лечь животом на траву и забыть обо всём.

Чувствовать тёплую землю и взгляды прохожих.

Этой улыбкой, надеюсь, мы что-то спасём.

Вечер, идущий, не вдруг станет снова погожим.

Солнца танцуют на пятках приподнятых ног.

Ветер щекочет травинками ноздри и веки.

Кто-то опять достучался до сути и смог.

Кто-то грустит. Кто-то счастлив...

                                           Зачем, человеки?!

Ради чего мы припали к зелёной траве?

Что мы впитаем, вберём в себя кожей как губкой?

Город большой чуть рокочет за рощей правей.

В небе плывёт осознание облаком хрупким.

В старом парке осенний ветер
разбросал, растревожил листья,
и в окно, что огарком светит,
запустил с сатанинским свистом.

 

В графском парке до боли пусто,
лишь гнилые повсюду ветки
провожают прохожих хрустом.
Только ходят тут очень редко.

 

Скоро полночь, и очень скоро
белым снегом укроет землю.
Стихли звуки повозок, споры.
Спят давно в старой Вене семьи.

 

Только в ветхой сторожке в парке
не смыкает глаза Мария
у постели отца. Ему жарко...
Бьются в стены ветра порывы.

 

Старый повар семьи фон Штаде
умирает, забытый всеми.
Так давно он не видел сада.
Дочь не видел... Сгустилось время.

 

Жил он честно, и что осталось?
Заработал - слепую старость.
Лишь однажды, не денег ради,
согрешил он самую малость.

 

На лекарства любимой Марте
он украл золотое блюдо,
зная, что никто не заметит,
никому ничего не будет.

 

Исповедаться нужно срочно...
"Не дожить до утра мне похоже.
Не люблю я монахов, дочка.
Может сжалится кто-то прохожий...."

 

Вдоль ограды крадутся тени.
Ветер воет меж прутьев гулко.
Страх до дрожи. Сплошная темень.
Ни души в этот час в проулке.

 

Кто-то движется. Кто же? "Кто здесь?"
"Мой отец умирает, сударь..."
Никого не видать, только голос.
"Не могли б Вы его послушать?"

 

Он вошёл. Молодой, опрятный.
Небогат, но одет со вкусом.
"Грех с души постараюсь снять я
властью, данною мне искусством."

 

Вторя каждому шагу гостя,
клавесин прозвенел печально.
Повар начал рассказ. Как просто
жизнь промчалась за час с начала.

 

"Вы честны пред людьми и богом
и не грех Ваш любовный подвиг," -
Гость промолвил, склонившись подле -
"Если чем-то помочь я мог бы?.."

 

Старый повар вздохнул чуть слышно:
"Мне хотелось увидеть Марту.
Как тогда... Расцветали вишни...
Не вернуть Вам меня обратно…"

 

В тот же миг, издавая стоны,
ветер снова ударил в стены.
Клавесин ему вторил звоном.
От свечи заплясали тени.

 

"Вам помочь я смогу,.. пожалуй," -
Гость промолвил, коснувшись клавиш.
Из печей вновь пахнуло жаром.
Все исчезло, горя и плавясь.

 

Но сквозь адское это пламя
повар четко услышал звуки.
Он увидел заката знамя.
Задыхаясь, поднял он руки.

 

Незнакомец воскликнул: "Ближе,
неужель Вам не виден вечер!"
Звук пьянил. Повар плакал: "Вижу!"
Сад расцвел. Марта шла навстречу.

 

Звуки стихли и чудо с ними,
сердце где-то в гортани бьётся.
Стон прощальный: - "Молю Вас, имя!"
Гость промолвил негромко: - "Моцарт."

 

В старом парке покрылись вишни
белым снегом, как будто цветом.
Новый день подходил неслышно,
в небо Вены прокравшись светом.

Мерцают огоньки ночной Москвы

сквозь розовые сумерки заката,

и наползают тучей синей сны -

подручные незримого магната.

И, как прилив, внезапно охватив

витрины, улицы, дома и переулки,

они играют - каждый свой мотив,

возникнув из магической шкатулки.

И как туман крадется из болот,

они крадутся сквозь дверные щели,

чтоб совершить в душе переворот,

чтобы внушить нам то, во что мы верим.

И только шорохи полуночных машин

слегка пугают полуночных пешеходов,

и те спешат, и сны спешат вслед им

и тихо прячутся в подземных переходах.

Мерцают огоньки ночной Москвы:

все меньше окон, больше звёзд на небе.

Пусть каждому его приснятся сны,

пока заря не возвестит о Фебе.