Живёт на свете серый гном:

неброский, злобный, одинокий.

Он проникает в каждый дом

и протекает тенью в строки.

Он корчит рожи, бьёт под дых,

он ждёт, когда же ты сорвешься.

На каждый твой невольный “пых”

кидается он серой кошкой.

Он образован и умён,

начитан, быстр и восприимчив.

Он проникает даже в сон,

застать пытаясь нас с поличным.

И каждый взгляд, и каждый вздох

наш... будет им легко замечен.

Он застаёт всегда врасплох,

и потому, увы, он вечен.

Ты бесишься – и он растёт.

Ты злишься – он лишь матереет.

И мир уже не так цветёт,

и вдруг становится серее.

Он притворяется ручным.

Он может добрым быть и нежным.

Но цели – как всегда, мрачны...

Не тешь себя пустой надеждой.

Он любит тихо надавить

на самую больную рану,

и справедливо осудить,

чтоб всё звучало без изъяна.

Он лицедей и лицемер.

Он бьёт прицельно прямо в душу.

Он мудрый приведет пример…

Молю тебя, его не слушай!

И если ты сорвешься вдруг,

тебя он выставит виновным.

И серости замкнётся круг.

И небо станет бездуховным.

И силой с ним не совладать.

И добротой, и словом тоже.

Ему нельзя ничем воздать:

он обладает толстой кожей.

Да… вечен он, как вечна тень,

но он отнюдь не всемогущий.

Есть средство от его сетей.

И мост над рвом пока опущен…

Всего лишь: не бороться с ним,

не поддаваться паранойе,

и станут чуть светлее дни.

Не порождайте слово злое.

Рецепт: не быть таким, как он,

не отвечать на злобу – злобой.

Ведь третий Ньютона закон

ему, увы, что в лоб, что по лбу.

Он не исчезнет… но опять

уменьшится и станет гномом.

И будешь ты стихи слагать.

И небо станет вновь бездонным.

Проколоты все дырочки над “i”,

и на просвет сквозь эти многоточья 

уходят телеграфные столбы

за облака, разорванные в клочья.

И, кажется, дорогой навсегда

к закату пригвождён момент вращенья.

Хотя, в глобальном плане - ерунда, 

что это лишь текущее решенье.

Да, всё течет... Откуда и куда?..

Наверное, кому-то это нужно.

Но облака растают без следа 

и что останется? Любовь одна и дружба.

Одна лишь дружба, да одна любовь, 

как воздух, заполняющий пространство.

Земля вращается, нас удивляя вновь.

Мы – следом, сохраняя постоянство.

Облака, отражаясь во мне,

проплывают по срочным делам.

Я лежу на зелёном холме

и лицо подставляю ветрам.

Запах моря и бронзовых скал,

запах рыбы и северных звёзд

мне на облаке сером прислал

седовласый скиталец Норд-ост.

А чуть позже ко мне подбежал

озорной и весёлый Зюйд-вест.

Он на облаке белом прислал

запах сена и пенье невест.

Облака, повинуясь ветрам,

разбежались по свету опять:

по морям, по степям, по горам -

им всего всё равно не объять.

Пусть от ветра прошибла слеза,

пусть от солнца щекотно щекам.

Я лежу, не закрывши глаза,

отражаться даю облакам.

Твои глаза, как две больших планеты.

Что я несу! Планет всегда одна.

А, может, и одной в помине нету,

как нет у страсти крышки, стен, и дна.

Ты есть не потому, что я так вижу,

не потому, что этого хочу.

Я отступлю на шаг и тем приближу

момент, когда на шаг я подскочу.

Я в сумерки не возмолюсь подбавить красок,

а в шуме не спрошу о тишине.

Твои глаза – мной вымоленная встряска.

Твои глаза идиллии нежней.

Я слышу за спиной: “Куда ты смотришь?

Ночь на дворе. Ужель ты смотришь в лес?”

Меня “терзает” выплаченный моргидж,

и то, что я опять в долги не влез.

Я прочитал на днях, что мир наш бренен,

что люди неразумны и слабы.

Корабль не может плыть совсем не кренясь.

Я много что прочёл… и всё забыл.

Я просыпаюсь, словно в новом мире.

Предметы силятся мне дать к догадкам код.

И я стреляю взглядом, словно в тире,

не находя к реалиям подход.

Вот так и существую в пробуждении

промеж “откуда я” и “где же ты”,

сражаюсь, как могу, с предубеждением

и спорить не хочу с пережитым.

И в болтовне предсердия с желудочком

рождается мелодия тогда.

Её играешь ты в лесу на дудочке,

и лес становится реальней, чем всегда.

Ты смотришь на меня глазами бога,

и знаю я теперь, кому молюсь.

Играет дудочка. Светла в ночи дорога.

Играет дудочка: “Иди вперёд. Не трусь!”

Город возникает, как пятно
постепенно обретающее цвет.
Споры окон покрывают неба дно,
пена сдуется и смоется в конце.
И окажется начало всех начал
серединой ночи или дня,
оком, оставляющим причал.
Взгляд на город бросит… В кирпичах
углядит концепцию и стиль,
подмигнёт, и сменится, и вновь,
шепот тихий: «Сможешь, отпусти…» –
затеряется среди обертонов.
Станут пятна профилем, затем
в геометрию добавятся штрихи.
И возникнут признаки затей,
арабески, музыка, стихи.

Как дождинки, крапинки людей
те затеи – зернышки склевав
и немного от оттенков обалдев,
ощутивших… Город пахлава.
Сладкий мёд. С горчинкою орех.
На кирпичик положив ещё один
голос шепчет: «Этот мир не без огрех».
Ему губы вторят вслед: «Не уходи».
Ну а город чётче и живей
в брызгах пешеходов, голубей.
Кружево ветвей всё кружевей.
Арабески улиц… «Всё – тебе».

«Это ты сказала?» «Видимо, не я.
Меня нет ещё или уже».
Город, нам трамваями звеня,
застывает сном на вираже.

Ты мне когда-то приснилась, а я не поверил:

так получилось – я очень разумный романтик.

Только зачем в глубине просыпаются звери?..

Как порожденье придуманных мною грамматик?

Не позволяю развиться в душе я цинизму,

но и не верю в свои же наивные сказки.

Что же, порою грустит и борец с пессимизмом...

Всё, слава б-гу, из сердца, а не по указке.

Ты мне приснилась однажды, и что я запомнил?

Голос ли? Запах ли? Рук ли касанье в полёте?

Я открываю глаза: кто-то шепчет мне: “Пóлно...

Завтра продолжим на той же возвышенной ноте.”

Только не знаю я нот, значит, нет мне возврата

в сон этот странный ни так, ни с набором отмычек.

Нет в моём взгляде на запад тоски и азарта,

как и в восходе нет тайны, рутины, привычки.

Ты мне когда-то приснилась, да я не поверил,

но, не поверив, стал чаще заглядывать в лица,

стоя порою вечерней у дома под дверью,

ждать возвращенья чего-то большого сторицей,

веря – не верить, искать, позабыв про приметы:

что остаётся создателю песен и сказок.

Жаль, что на наши желанья влияют предметы.

И почему же так хочется многого сразу?..

Будьте готовы к процессу познания:

всяко прозрение грянет внезапно.

Всё начинается лёгким касаньем.

Кажется – медленно. Выглядит – залпом.

Целую вечность ведутся раскопки.

Казус… зарыт в предпосылке для новых.

Залпом на отдыхе – водки пол стопки.

Вряд ли от этого рухнут основы.

Вытрем усы мы и лбы рукавами,

выкурим две или три сигаретки.

С чем мы согласны? Чему мы киваем?

В бежевом шарфике, в синей беретке.

Мир – познаваем. (Не всеми и в меру).

Дай же мне руку. Ужели готовы

мы двигать дальше? Глядят вслед химеры.

Слёзы химер станут речкой грунтовой.

Вырастут рощи. Моря разольются.

Мудрость накатит нежданною тучей.

Ты несёшь яблоко. Я несу блюдце.

Кто-то кого-то чему-то научит.

Сказка ли, присказка? Всё покатилось.

Золото солнца по лунной дорожке. 

Будьте готовы простить. Мы простились…

Истины сложатся… словно матрёшки.

Стакан воды в Нью-Йоркскую жару.
Стакан воды и чашка Капучино.
На все всегда имеются причины
Не путайте цейтнот и мишуру.

Не стоит путать многое.  Подчас 
мы молвить не решаемся: «Пустое!»
Вот я сажусь за персональный столик,
и я на час сейчас почти что счас...

О нет... вдали. О нет – не у окна,
но в шесть часов кафе полупустое.
Я повторюсь: «Печалится не стоит!» –
мне улица Нью-Йоркская видна.

Ведёт отсчет упрямый светофор.
Редеют в блюдце строчки Моцареллы.
Как и всегда сквозь гулкий шум тарелок
мне здесь сейчас мерещится Босфор.

Да-да Босфор. Совсем не потому,
что тут хозяин грек радушный – Джорджи.
Я просто к Океану рвусь до дрожи,
но вновь в Босфоре в сумерках тону.

Дудит-хрипит Армстронг под потолком
мелодию Пиаф. Им солнце вторит.
Нью-Йорк втекает в розовое море.
Вы думаете «Welcome». Я... «влеком».

Я тут бываю десять лет подряд,
а вот стихи пишу сейчас впервые.
О чём? О перерыве и порыве,
О том, что пожелать вам счастья рад.
 

Я прошу, научите, как читать между строк

этот сладко мучительный и не нужный урок.

Как приятие осени уподобить вину

и качаться с колосьями, никуда не свернув.

А ещё – адекватности.  Быть собой – тяжело.

Чтоб от страхов превратностей поскорей зажило

на душе… Перемелется, и… к весне расцветёт.

Видишь: пчёлки-умелицы не скупятся пыльцой.

Очень хочется легкости. Научите и ей.

Ляжет тень недалекости с поминаньем чертей.

Постучите (до ужина) вы меня по плечу.

И тогда я, сконфуженный, вас любить научу.